ars poetica i

текст • переводы • commentarii • varialectio • prosodia

Артюшков А. В. Гаспаров М. Л. Дмитриев М. А. Зеров М. К. Мерзляков А. Ф. Николаев А. Позднев М. М. Поповский Н. Н. Тредиаковский В. К. Фет А. А. Хвостов Д. И.

[1/14] Артюшков А. В.

Дератани Н. Ф. и др., «Хрестоматия по античной литературе», М., 1949, т. 2, с. 309—316. Фрагментарно; ст. 1—43, 46—63, 70—72, 86—124, 128—135, 154—178, 244—250, 268—274, 295—345, 366—390, 408—456.

Послание обращено к аристократам Писонам, из которых один был начинающим драматургом. В этом послании Гораций дает главным образом поэтику драмы. Название «Об искусстве поэзии» («Dе arte poetica») было дано этому посланию ритором I в. н.э. Квинтилианом, который в качестве примера порочной композиции ссылается на фантастическую картину, изображенную в самом начале послания Горация («Образование оратора», VIII, 3, 60). В отличие от «Поэтики» Аристотеля, поэтика Горация нормативна. Подводя итог длительному и многообразному процессу литературнего развития, Гораций желает дать твердые законы поэзии, достойные, по его мнению, эпохи цезаризма.

1—43. Композиция литературнего произведения

44—97. Словесное выражение.

98—150. Характеры.

151—237. Образ истиннего поэта.

238—275. Поэт и критика.

9. Цельный. Гораций имеет в виду стихотворцев своего времени, которые не заботились о стройной композиции произведения.

10. Всем представлялось. Воображаемое возражение этих стихотворцев, которое дальше опровергает Гораций; такое построение «диатрибы», неразвитего философскего диалога, применяет Гораций и в «Сатирах».

22. Колесо. Колесо горшечника.

23. Едино и просто. Единство, цельность, гармоничность и, далее, соразмерность — основы античной эстетики, выработанные в греческом искусстве V в. до н.э.

32. Школы Эмилия. Находившаяся вблизи от цирка гладиаторская школа Луция Эмилия Лепида, около которой были мастерские литейщиков.

48. Цетегам. Марк Корнелий Цетег — консул 204 г. до н.э.; здесь в общем смысле — древние римляне.

49. Примененье огромное дал ты. Гораций полемизирует с поэтами-архаистами, которые считали возможным подражать в языке лишь старинным римским поэтам.

52. Цецилием. Римский драматург-комедиограф, младший современник Плавта.

53. Варий. Римский поэт-драматург, современник Горация.

54. Катона. Катон Старший — оратор и писатель III-II в. до н.э.

70. Ужин Тиеста. Частый мифический сюжет античной трагедии: Атрей угостил своего брата Тиеста мясом его собственных детей.

73. Хремет произносит укоры. Имеется в виду персонаж комедии Теренция «Сам себе мстящий» (акт VI, сцена 4-я).

75. Телеф и Пелей. Вызывавшие жалость трагические герои; их образы дал в своих драмах Еврипид.

82. Плакать и сам. И Аристотель в «Поэтике» (XVII) говорит: «Убеждают больше всего те поэты, которые сами переживают чувства тего же характера; волнует тот, кто волнуется сам, вызывает гнев тот, кто гневается сам».

97. Колх. Житель Колхиды.

102. Иксиона. Иксион — царь мифических лапифов, коварно убивший своего тестя.

103. Ио блуждающей. См. трагедию Эсхила «Прометей Прикованный».

103. Ино. Дочь фиванскего царя Кадма, по мифу, в отчаянии бросилась в море со своим сыном Меликертом.

120. Поля. Разумеется Марсово поле, где происходили различные состязания.

137. Фавны. Римские боги лесов.

143. Венком не венчают. Гораций в условиях своего времени ориентируется в своей изящной поэзии лишь на знатных и богатых людей. О том же он еще говорит и в ст. 342 и в других «Посланиях» (I, 19, 37).

151. Демокритом. Известный греческий философ-материалист.

156. Антикирах. Город в Греции, около которего было мнего лекарственной травы — чемерицы.

164. Куда ведет заблужденье. В последних двух стихах дается расчлененная тематика остальной части «Послания».

166. Сократики. Философы, последователи Сократа.

178. Пустяков певучих и звучных. Гораций имеет в виду увлечение красотой словеснего выражения; это увлечение зарождалось уже в современной ему поэзии. Все это место (стихи 309—322) ясно показывает, что Гораций первым и основным считал содержание и утверждал, что только богатство содержания даст изящное словесное выражение. О соответствии языка содержанию говорится и раньше (стихи 92—98).

182. Асс. Римская монета; она делилась на 12 унций.

188. В ларце кипарисном. Разумеется обычай римлян натирать книги кедровым маслом и хранить от гниения в кипарисных ларцах.

196. Ламии. Страшные старухи-чудовища, вроде бабы-яги.

199. Тут же его наставляет. Гораций указывает на функцию поэзии — воспитывать людей.

200. Сосиям. Крупные книгопродавцы в Риме.

206. Мессалой. Известный римский оратор, современник Горация.

207. Касцеллию Авлу. Римский юрист и консул 31 г. до н.э.

223. Меций. Один из членов цензурной коллегии, учрежденной Августом.

228. Ставят вопрос. Вопрос об отношении природнего дара и искусства (ingenium et ars) обсуждался многими античными критиками, особенно теоретиками ораторскего искусства.

231. Меты. Знак для колесниц, обозначающий повороты на беговой дорожке.

257. Квинтилию. Поэт Квинтилий Вар — друг Вергилия и Горация.

269. Аристарх. Греческий критик александрийскего времени, редактор текста гомеровских поэм.

273. Дианы. В ее функции луны.

[2/14] Гаспаров М. Л.

1. Если бы к человеческой голове пожелал живописец присоединить шею лошади и облечь пестрыми перьями члены, собранные отовсюду так, чтобы уродливо завершалось черным рыбьим хвостом прекрасное сверху женское тело, — при виде этего зрелища ужели, друзья, удержались бы вы от смеха? 6. Поверьте, Пизоны: такой картине в точности окажется подобна книга, в которой пустые образы станут, словно бред больнего, представляться так, что ни нога, ни голова не будут отвечать единому облику. — 9. «Но живописцы и поэты всегда пользовались равным правом на любые дерзания!» — Знаем, и сами то берем, то даем эту вольность; но лишь при условии, чтобы с кротким не смешивалось дикое, чтобы змеи не сочетались с птицами, агнцы с тиграми.

14. Часто к важному и многообещающему началу подшивают для большего блеска один за другим пурпуровые лоскутья, когда описывают, например, рощу, алтарь Дианы и быстрый поток, вьющийся по прекрасным полям, или реку Рейн, или арку радуги, — в то время, как здесь им вовсе не место. 19. Допустим, ты умеешь изображать кипарис; но к чему это, если заказчик картины спасается на ней вплавь из кораблекрушения, уже потеряв было надежду? У тебя начала образовываться амфора — почему же с вертящегося колеса сходит кувшин? 23. Одним словом, что бы у тебя ни было, пусть оно будет простым и единым.

24. Отец и достойные отца юноши! Мы, большая часть поэтов, бываем обмануты видимостью достоинства. Я силюсь быть кратким, а становлюсь темным; кто ищет гладкости, тего покидает сила и страсть; посягнувший на великое впадает в напыщенность; кто слишком осторожен и страшится бурь, тот пресмыкается по земле; а кто хочет придать противоестественное разнообразие единому предмету, тот пририсовывает дельфина к лесам и вепря к волнам. 31. Избегая ошибки, впадаешь в порок, если не владеешь искусством.

32. Ремесленник, что внизу под Эмилиевой казармой, сможет, пожалуй, и выделать ногти у статуи, и передать в меди мягкие волосы, — но главное в его работе ему не удастся, так как он не сумеет дать расположение целому. И если бы я взялся что-нибудь сочинить, то я столько же хотел бы оказаться на его месте, сколько красоваться черными глазами и черными кудрями, имея кривой нос.

38. Вы, пишущие, выбирайте предмет, равный вашим силам, и долго взвешивайте, что смогут и что откажутся вынести плечи. А кто выберет дело по силам, тего не оставит ни легкость речи, ни ясный порядок.

42. Достоинство и красота порядка (или я ошибаюсь?) будет в том, чтобы именно здесь сказать то, что именно здесь надо сказать, а многое другое отложить и в данное время оставить.

45. Пусть и в сплетении слов тонкий и осторожный сочинитель обещанной песни иное примет, а иное отвергнет.

47. Ты превосходно скажешь, если искусное сочетание подновит знакомое слово. Если же окажется необходимым обозначить новыми речениями неведомые предметы, и случится измыслить такое, чего не слыхивали подпоясанные Цетеги, то и на это будет дано скромно принятое дозволение.

52. Встретят доверие и новые, ныне придуманные слова, если они проистекут, бережно отведенные, из греческего источника. Отчего же римлянину отнимать у Вергилия и Вария то, что он даровал Цецилию и Плавту? Почему и я, если могу кое-что приискать новего, то встречаю ненависть, между тем как еще язык Катона и Энния сделал богаче отечественную речь и предложил новые названия вещам? Было и всегда будет дозволено произвести слово, отмеченное печатью современности.

60. Словно рощи обновляют листву в бегущих годах, и отжившая опадает, — так погибает старое поколение слов, а только что рожденные цветут и крепнут, как все молодое. Должники смерти — мы сами и все, что у нас есть. Нептун ли, объятый сушей, оберегает корабли от аквилонов — царское создание! — издавна ли бесплодное болото, доступное веслам, питает окрестные города и чувствует на себе тяжкий плуг, поток ли, познав лучший путь, переменяет свое вредоносное для пажитей течение, — все творения смертных погибнут; тем менее и слова пребудут живыми в чести и красоте. 70. Возродятся многие реченья из тех, что пали, падут те, что ныне в почете, — если тего пожелает обычай, во власти которего и суд, и право, и закон речи.

73. Каким размером могут описываться деянья царей, вождей и горестные войны, — показал Гомер. Сочетание неравных стихов сперва заключало в себе жалобу, а потом и выражение удовлетвореннего желания. Впрочем, какой сочинитель создал короткие элегические строки, — о том грамматики спорят, и решение доселе не вынесено. Ярость вооружила Архилоха принадлежащим ему ямбом; и сокки, и величавые котурны переняли эту стопу, удобную для чередования речей, побеждающую шум толпы и как бы рожденную, чтобы вести действие. Струнам же лиры Муза судила воспевать богов и божеских отпрысков, и победителя в кулачном бою, и первего в ристании скакуна, и юношеские заботы, и беспечное вино.

86. Если я не могу и не умею соблюсти в сочинениях предписанных тонов и оттенков, то почему же я величаюсь поэтом? почему, в своем ложном стыде, предпочитаю невежество ученью? 89. Комический предмет не желает выражаться трагическими стихами; равно и Фиестов пир оскорбляется повествованием в стихах обыденных и едва ли не достойных сокка. Пусть же каждая вещь подобающим образом занимает назначенное ей место!

93. Впрочем, иногда и комедия возвышает голос, и разгневанный Хремет препирается напыщенным слогом; а когда Телеф и Пелей, тот и другой в нищете и в изгнании, забывают о пышности и словесах в полтора фута, то часто и трагик изъявляет их скорбь приниженной речью, если старается тронуть сетованиями душу зрителя.

99. Недостаточно, чтобы стихи были прекрасны: пусть будут сладостны и пусть, куда им угодно, устремляют душу слушателя. Лица людей смеются со смеющимися, плачут с плачущими; если хочешь, чтоб я заплакал, прежде сам почувствуй страдание, и тогда меня опечалят твои несчастия, Телеф или Пелей; если же ты будешь только твердить навязанные тебе слова, то я или засну, или стану смеяться. 105. Горестные слова приличествуют скорбному лицу, гневному — полные угроз, веселому — игривые, суровому — строгие. Ведь природа сперва внутренне настраивает нас применительно ко всякому стечению обстоятельств: веселит, или побуждает к гневу, или душит и гнетет до земли тягостной скорбью, — а уже затем изъясняет душевное движение с помощью толкователя-языка. 112. И если речи говорящего будут несозвучны с его состоянием, то и всадники римские, и римский народ поднимет хохот.

114. Великая выйдет разница, Дав ли говорит или герой, зрелый ли старец или пылкий и цветущий юноша, властная ли матрона или преданная кормилица, странствующий ли торговец или возделыватель зеленеющей нивы, колх или ассириянин, питомец Фив или Аргоса.

120. Или следуй преданью, писатель, или соблюдай, сочиняя, внутреннее соответствие. Если, к примеру, ты вновь выводишь славнего Ахилла, пусть он будет неутомим, гневлив, непреклонен, пылок, пусть отвергает законы над собою и на все посягает оружием; Медея пусть будет жестокой и непокорной, Ино — жалостной, вероломным — Иксион, скиталицей — Ио, мрачным — Орест. 125. Если же ты вверяешь сцене нечто неиспытанное и дерзаешь создать новое лицо, — пусть оно до конца остается таким, каким вышло с начала, и пребудет верным самому себе.

128. Трудно по-особенному сказать общее; и ты правильнее делаешь, выводя в действиях Илионскую песнь, чем если бы первым выдвигал неведомое и неиспытанное. Принадлежащее всем содержание станет твоею собственностью, если ты не замешкаешь в избитом и всем доступном кругу, если не будешь стараться, как верный толмач, переводить слово в слово, и не забредешь, подражая, в теснину, откуда вытащить ногу не позволит стыд или правила сочинения, —

136. — ...и не начнешь так, как некогда киклический писатель: «Участь Приама и достославную войну буду я воспевать...» Что достойное столь великего зачина дает такой возвещатель? Горы измучатся родами, а родится смешная мышь. Насколько правильнее поступает тот, кто нимало не надрывается понапрасну: «Поведай мне, Муза, о муже, который по взятии Трои многих людей повидал города и обычаи...» Не дым из света, но свет из дыма замышляет он исторгнуть, чтобы явить из него дивные красоты — и Антифата, и Сциллу и Харибду с Киклопом. Он ни возвращение Диомеда не начинает с кончины Мелеагра, ни Троянскую войну — с двух яиц; он всегда торопится к делу, увлекает слушателя в гущу событий, словно они ему уже знакомы, оставляет в стороне то, чему не надеется придать блеску обработкой, и так выдумывает, так подмешивает к правде ложь, чтобы началу не противоречила середина, середине конец.

153. Слушай же, чего желаю я и со мною народ, если ты ищешь зрителя, который дожидался бы занавеса и сидел бы до тех самых пор, пока певец не промолвит: «Хлопайте!»

156. Ты должен примечать характер каждего возраста и придавать должное соответствие переменчивости природы и лет. Мальчик, уже научившийся повторять слова и твердой ногою ступающий по земле, любит играть со сверстниками, без причины вспыхивает гневом и успокаивается, меняясь, что ни час. Безбородый юноша, избавясь, наконец, от наставника, радуется коням, собакам и зелени солнечнего поля; он податлив, как воск, на дурное, противится увещателям, поздно начинает заботиться о пользе, сорит деньгами, высокомерен, жаден, но быстро бросает желанное. В пору мужества душевные склонности переменяются, человек ищет богатств и связей, рабски гоняется за почетом, избегает браться за то, что затем придется переделывать. Старец окружен многими беспокойствами — потому ли, что он, несчастный, ищет, но от найденнего воздерживается, потому ли, что всем он распоряжается боязливо и равнодушно; медлительный, с дальними замыслами, бессильно жаждущий пожить, своенравный, брюзгливый, он хвалит былые времена своего детства, судит и бранит тех, кто моложе его. Мнего благ приносят с собою набегающие годы, мнего отнимают уходящие; пусть же не поручаются роли стариков — юноше, а роли взрослых — мальчику: будем держаться тего, что свойственно и прилично данному возрасту.

179. Действие или представляется на сцене, или излагается в рассказе. То, что дошло через слух, слабее волнует души, нежели то, что предстало непогрешающим очам и в чем зритель сам себе отдает отчет. Однако не выноси на сцену тего, чему подобает совершаться внутри, и скрой от глаз многое, о чем поведает красноречие очевидца: пусть Медея не умерщвляет детей при народе, нечестивый Атрей не варит открыто человеческие внутренности, не обращается в птицу Прокна, а Кадм в змею. Что ни покажешь ты мне таким образом, я не поверю и не одобрю.

189. Пусть не тянется ни меньше, ни больше пяти действий та драма, которая ищет успеха и повторнего представления; и пусть не вмешивается в нее бог, разве что встретится узел, достойный такего разрешителя; и пусть не усердствует в разговоре четвертое лицо.

193. Хор пусть возьмет на себя роль и положение действующего лица, и ничего не поет среди действия, что не имеет с ним должной связи и не ведет к поставленной цели. Пусть он сочувствует добродетельным, подавая им дружеские советы, пусть укрощает гневных, пусть заботится о смягчении надменных; пусть он восхваляет яства скромнего стола, целительную справедливость и законы, спокойный мир при открытых воротах; пусть сокрывает доверенные тайны, пусть ублажает и молит богов, чтобы счастье вернулось к страждущим, и покинуло превозносящихся.

202. Флейта, еще не обвитая медью, как ныне, и не похожая на воинскую трубу, но негромкая и скромная, с немногими отверстиями, была удобна, чтобы подпевать и помогать хорам, наполняя своим дыханием еще не очень многолюдные ряды сидений, куда сходился народ — такой малочисленный, что весь наперечет, но рачительный, честный и скромный. Когда же он стал победоносно распространять свои поля, более просторная стена охватила город, и по праздникам целые дни невозбранно лилось вино во славу гения, — тогда-то и ритмы и лады обрели большую вольность. В самом деле, что могли разуметь невежественные крестьяне, свободные от трудов, смешавшись с горожанами, низкие с достойными? Так-то к древнему искусству флейтист прибавил подвижность и пышность и, расхаживая, повлек одеяние по подмосткам; так и у строгих струн прибавилось звуков, и стремительное красноречие обрело небывалый слог, и чуткая к пользе божественная мысль о будущем уже не отличалась от гласа Дельфийскего оракула.

220. Тот, кто трагическою песнью состязался за жалкего козла, вскоре затем заголил деревенских сатиров и, не умаляя важности, посягнул на жесткую шутку, — ибо зрителя, по совершении священнодействий, и пьянего и своенравнего, приходилось удерживать приманками и приятными новинками.

225. Однако подобает так представлять говорливых насмешников-сатиров, так оборачивать серьезное шуткою, чтобы бог или герой (кто бы он ни был), только что являвшийся в царственном золоте и пурпуре, не переселялся бы в темные харчевни с их низменной речью, но и не ловил бы облачную пустоту, отрываясь от земли. Гнушаясь легкою стихотворной болтовнею, трагедия выступит среди резвых сатиров слегка смущенно, словно матрона, которой велено участвовать в пляске в праздничный день.

234. Будь я сочинитель сатировских драм, Пизоны, я не пользовался бы одними лишь неукрашенными словами и прямыми значениями, и не старался бы так уклоняться от трагическего тона, чтобы терялось различие, говорит ли это Дав и наглая Пифия, выманившая целый талант у обмороченнего Симона, или Силен, страж и прислужник вскормленника-бога. 240. Из знакомых слов я выплету новый поэтический слог — такой, чтобы всякий понадеялся достичь тего же, но изрядно потел бы и тщетно трудился, рискнув на то же: такова сила последовательности и связи, такой блеск обретают слова, почерпнутые из обыденности. 244. По моему суждению, пришедшие из лесу Фавны должны остерегаться, чтобы не уподобиться уроженцам перекрестков или форума, щеголяя ли изнеженными стихами, громыхая ли грязными и позорными ругательствами, — 248. ибо оскорбятся те, у кего есть и конь и предок и имение, и если что понравится покупателю орехов и тертего гороха, то они этего не одобрят и не увенчают.

251. Долгий слог следом за кратким называется ямбом: это быстрая стопа, потому-то она и повелела ямбическому стиху называться сверх тего триметром, хотя он и повторял ударение целых шесть раз, от начала до конца подобный самому себе. Но чтобы медлительнее и важнее достигать слуха, не так давно он снисходительно и кротко поделился наследственным правом с устойчивыми спондеями, не уступая им, однако же, вторего и четвертего места. 258. Тем не менее, и в славных триметрах Акция ямб является редко, и стихам Энния, с великою тяжестью выступившим на сцену, он предъявляет обвинение или в слишком торопливой и невнимательной работе, или, что вовсе позорно, в незнании искусства.

263. Не всякий ценитель замечает недостаток меры в стихах, и римлянам это дает поблажку, недостойную поэтов. Но разве оттего я вправе заблуждаться и писать без правил? А если я знаю, что все видят мои погрешности, то могу ли оставаться беспечным, в твердой надежде на снисхождение? Осужденья-то этим я избежал бы, но похвал не заслужил. Так не выпускайте же из рук ни днем, ни ночью образцовые творения греков!

270. Правда, ваши прадеды хвалили и ритмы и остроты Плавта, но и тому и другому они дивились по чрезмерной снисходительности, чтобы не сказать — по глупости; если только мы с вами понимаем, чем отличается грубое слово от изящнего, и наловчились узнавать верный звук пальцами и слухом.

275. По преданью, Феспис первый открыл неведомый дотоле род трагической музы, и возил на телегах свои произведения, в которых пели и играли актеры, вымазавшие лица дрожжами. После него Эсхил, изобретатель маски и благороднего плаща, настлал подмостки на невысоких брусьях и научил трагедию говорить великое и опираться на котурн. За ними последовала древняя комедия, и не без великой славы; но ее свобода впала в порочную крайность и стала насилием, заслуживающим вмешательства закона; был принят закон, и комедийный хор постыдно умолк, лишенный возможности вредить.

285. Наши поэты ничего не оставили неиспробованным; немалое почтенье заслужили они и тем, что решились покинуть тропу, протоптанную греками, и прославить отечественные события, ставя кто претексты, а кто тогаты. И Лаций был бы не менее велик языком, чем доблестью и славными войнами, если бы всякому поэту не претила трудность и продолжительность отделки. 291. Вы, о Помпилиева кровь, осуждайте стихотворение, которое не обработано многими днями тщательной полировки и, десятикратно подскобленное, не вылощено под ноготь.

295. Так как Демокрит полагает, что дарование удачливее, чем жалкое искусство, и изгоняет с Геликона здравых поэтов, то добрая часть их не заботится стричь ни ногти, ни бороду, ищет уединенных мест, не ходит в бани. Как же такому молодцу не стяжать и славу, и звание поэта только за то, что он никогда не вверяет цирюльнику Лицину свою голову, не исцелимую даже чемерицею трех Антикир! 301. А я-то как глуп, что очищаюсь от желчи каждую весну! кабы не это, никто бы не писал стихи лучше меня. 304. Впрочем, ведь дело тего не стоит! Так лучше я буду служить оселком, который придает остроту железу, хоть сам и неспособен резать. 306. Сам я и не буду писать, но научу, чем следует владеть и к чему следует стремиться: откуда почерпаются средства, что питает и образует поэта, что прилично ему и что нет, к чему приводит достоинство и к чему порок.

309. Мудрость — вот начало и источник умения правильно сочинять. Сократические сочинения смогут открыть тебе содержание, а за обдуманным содержанием сами собою последуют слова. 312. Кто познал, чем он обязан отечеству и чем друзьям, какою любовью должно любить родителя, брата и знакомца, каковы обязанности сенатора и судьи, в чем долг полководца, посланнего в поход, — тот, бесспорно, сумеет каждому лицу придать подобающие черты.

317. Далее, ученому воспроизводителю я укажу обратиться к образцам самой жизни и нравов, извлекая из этего живость выражений. 319. Иногда драма, блестящая в отдельных местах и с верно выдержанными характерами, даже если она лишена изящества и написана без искусства и силы, скорее пленяет народ и лучше его удерживает, чем бессодержательные стихи и звучные безделки.

323. Греков Муза наделила дарованием и округленною речью — греков, не жадных ни до чего, кроме славы. Римские же мальчики только и учатся длинными вычислениями разделять асе на сто частей: «Пусть сын Альбина скажет: если от пяти унций отнять одну, сколько останется? Ты ведь мог это сказать!» — «Треть асса». — «Молодец! ты своих денег не растратишь. А прибавить унцию, сколько получится?» — «Половина». — 330. Так если хоть однажды въестся в души эта ржавчина корыстолюбия, можем ли мы надеяться сложить песни, которые стоило бы натирать кедровым маслом и хранить в ларце из полированнего кипариса?

333. Поэты стремятся приносить или пользу, или наслаждение, или же говорить то, что сразу и приятно и полезно в жизни. 335. Чему ты наставляешь, пусть будет кратко, чтобы душа чутко уловила и верно сохранила быстрые слова: все излишнее улетучивается из полнего сердца. 337. Все, что вымышлено ради наслаждения, пусть будет близко к действительности: пусть пьеса не требует, чтобы ей верили во что бы то ни стало, и не извлекает живое дитя из утробы объевшейся Ламии. 341. Старшие центурии возмущаются тем, что не приносит пользы, надменные Рамны оставляют без внимания серьезные поэмы, — общее же одобрение получит тот, кто смешает полезное с приятным, равным образом и развлекая и поучая читателя. Такая книга и Сосиям приносит деньги, и моря переплывает, и на долгие века простирает славу поэта.

347. Есть, однако, погрешности, которые мы согласны простить. Ведь и струна нередко издает не тот звук, которего требуют мысль и рука, вместо низкего тона рождая высокий, и стрела не всегда попадает туда, куда метит. 351. И если в стихотворении мнего блеска, то меня не смутят малочисленные пятна, рассыпанные или невнимательностью, или слабостью человеческой природы.

353. Но что из этего? Как осуждается переписчик книг, если, несмотря на увещевания, повторяет одну и ту же ошибку, как осмеян бывает кифаред, который фальшивит всегда на одной и той же струне, так и для меня поэт, который терпит неудачу за неудачей, становится Херилом, и я со смехом дивлюсь, если он два-три раза скажет что-нибудь хорошо. Правда, в то же время я сержусь, если случится задремать доброму Гомеру; но ведь в долгом труде не грех и соснуть.

361. Поэтические произведения подобны картинам: иные больше понравятся тебе, если станешь ближе, иные — если отойдешь подальше; эти любят потемки, а те выставляют себя напоказ при свете, не пугаясь острего взгляда ценителя; эти понравятся один раз, а те будут нравиться, хотя бы на них смотрели в десятый раз.

366. О старший из юношей! хотя и голос отца наставляет тебя на верный путь, и сам ты разумен, запомни, однако, вот что: в некоторых делах посредственность, как справедливо признается, вполне терпима — посредственный правовед или судебный оратор, хотя и уступает достоинством красноречивому Мессале, а знаниями — Авлу Касцеллию, все же находит спрос; но поэтам не позволяют посредственности ни боги, ни люди, ни столбы книжных лавок. 374. Как среди приятной трапезы противна нескладная музыка, слишком жирный елей и мак на сардинском меду, потому что ужин мог бы обойтись и без них, — так и стихотворение, придуманное и созданное для услаждения духа, если хоть немногим не достигнет совершенства, то впадет в ничтожество.

379. Кто не умеет играть, тот сторонится упражнений Марсова поля, кто не владеет мячом, диском или обручем, тот останется праздным, чтобы густые ряды зрителей по праву не подняли его на смех. Однако сочинять стихи берется и неумеющий: почему же нет? он и свободен, и знатен, и, главное, владеет всадническим состоянием и свободен от всяких пороков.

385. Ты ничего не будешь делать против воли Минервы — таков твой взгляд, таков твой склад ума. Все же, если ты что-нибудь напишешь, пусть оно дойдет сперва до Мециева слуха, и отцовскего, и моего, и пусть до девятего года хранится среди бумаг: чего ты не издал, то можно будет уничтожить, а какое слово выпущено, тего не воротить.

391. Орфей, святой толкователь воли богов, отвратил лесных людей от резни и от гнусной пищи, — потому и говорят, что он укрощал тигров и яростных львов. И Амфион, говорят, основатель фиванскего града, звуками черепаховой лиры сдвигал каменья и сладостными заклинаниями вел их, куда хотел. 396. Это и было мудростью в те времена: отделять общественное от частнего, священное от мирскего, препятствовать вольному блуду, давать уставы супругам, воздвигать города, вырезать законы на досках. Так-то пришло и званье и слава к божественным певцам и песнопениям. 401. А за ними явился великий Гомер, и Тиртей закалил песнями мужественные души для Марсовых войн; стихами стали говорить оракулы, стихи указывали путь в жизни, пиерийские лады снискивали милость царей, они же дали изобрести игры, освобождение от долгих трудов. Так не стыдись же Музы, лирной искусницы, и песнопевца Аполлона.

408. Вот вопрос: благодаря природе или искусству снискивает стихотворение похвалу? Но я не вижу прока ни от усердия без природной богатой жилы, ни от дарования, не обработаннего искусством: они ищут помощи друг у друга и соединяются в дружеском сговоре. 412. Мальчик, стремящийся в беге достичь желанной меты, многое сделал и вынес, потел и мерз, воздерживался от любви и от вина. Флейтист, играющий пифийские гимны, сперва учился и трепетал перед наставником. Недостаточно заявить: «Я слагаю дивные поэмы; пусть на отставшего чесотка нападет, а мне стыдно оказаться последним и признаться, что впрямь не знаю тего, чего не учил».

419. Как зазывала скликает толпу на распродажу, точно так же поэт, богатый землями и отданным в рост капиталом, побуждает льстецов стекаться к нему на поживу. Особенно если он умеет хорошо угостить, поручиться за малего бедняка и выпутать его из сетей судебнего процесса, то удивительно будет, если ему удастся на свое счастье отличить ложнего друга от истиннего.

426. Если ты кому-нибудь что-нибудь подарил или хочешь подарить, не думай приглашать его, полнего радости, слушать сочиненные тобою стихи: конечно, он будет кричать: «прекрасно, отлично, верно!», будет над ними бледнеть, будет даже слезы проливать из дружеских глаз, подскакивать, топать ногами о землю. Как те, кто наняты плакать на похоронах, шумят и суетятся едва ли не больше, чем те, кто горюет от души, так и насмешник волнуется больше, чем истинный хвалитель. Говорят, что цари, желая заглянуть человеку в душу — достоин ли он их дружбы, — пытают его чистым вином, донимая новыми и новыми чашами; и тебя, если ты сочиняешь стихи, пусть никогда не обманут души, скрытые под лисьей шкурой.

438. Если ты что-нибудь читал Квинтилию, он говорил; «Исправь-ка вот это и вот это». Если ты утверждал, что лучше не можешь, и уже дважды и трижды пробовал понапрасну, то он советовал уничтожить дурно обточенные стихи и вновь положить их под молот. Если же ты охотней защищал ошибку, чем исправлял ее, то он больше не тратил попусту ни слов, ни дел, чтобы ты один, без соперника мог любить и себя и свои сочинения. 445. Всякий честный и разумный муж побранит вялые стихи, осудит грубые, недоработанные заклеймит, повернув перо, черным знаком, урежет избыточные украшения, неясным местам убедит придать ясности, оспорит двусмысленности, отметит то, что следует переделать: он будет Аристархом, он не скажет: «зачем мне обижать приятеля по пустякам?» — ведь эти пустяки приводят к немалому несчастию тего, кто, раз осмеянный, навсегда будет отвергнут.

453. Словно тего, кто мучится чесоткой или золотухой, или помешательством и гневом Дианы, — точно так же разумные люди боятся тронуть безумнего поэта и бегут от него, а безрассудные мальчишки дразнят его и гонятся за ним. 457. Если такой поэт, бродя повсюду и изрыгая высокопарные стихи, вдруг провалится в колодец или в яму, как птицелов, засмотревшийся на дроздов, то хотя бы он на всю окрестность кричал: «Эй, помогите, добрые люди!» — пусть никто не пытается его вытащить! А если кто попробует помочь ему и спустить веревку, то я спрошу: «Кто знает, может быть, он намеренно бросился сюда и не хочет спасаться?» — и расскажу о кончине сицилийскего поэта. 464. Эмпедокл, желая прослыть богом, хладнокровно прыгнул в пылающую Этну. Поэтому предоставим поэтам право погибать; а кто спасает их против воли, тот делает то же самое, что и убийца. Этот поэт не раз уже так поступал, и даже если его вытащить, он не станет человеком и не оставит стремления к славной смерти. 470. Да еще и неясно, за что он сделался стихотворцем: не осквернил ли он отчего праха, не посягнул ли нечестиво на скорбное место, освященное ударом молнии? Ясно, однако, что он безумствует, и словно медведь, сумевший разломать заграждавшие клетку прутья, он ретивой декламацией своих стихов распугивает ученего и неученего; а уж кто ему попадется, тего он не выпускает и зачитывает насмерть, как пиявка, которая не отвалится от кожи, пока не пресытится кровью.

1963 г. Гаспаров М. Л., «Очерки истории римской литературной критики», М., 1963, с. 99—108. К статье «Композиция „Поэтики” Горация». Цифры между фразами указывают нумерацию стихов подлинника.

Послание к Пизонам о науке поэзии.

[3/14] Гаспаров М. Л.

«Гораций: Оды, Эподы, Сатиры, Послания», М., 1970, с. 383—395.

Послание обращено к Луцию Кальпурнию Пизону, другу Тиберия, и его двум сыновьям. Название «Наука поэзии» принадлежит позднейшим грамматикам. Это — самое большое и сложно построенное произведение Горация. Лишь с некоторой условностью можно выделить в нем три части: «о поэзии» (ст. 1—152), «о драме» (ст. 153—294), «о поэте» (ст. 295—476).

20—21. Намек на анекдот о живописце, умевшем писать только кипарисы — деревья, посвященные мертвым; когда кто-то, спасшись от кораблекрушения, попросил его изобразить это спасение на картине, художник спросил, не написать ли тут же и кипарис.

32. Эмильева школа — гладиаторская школа в Риме.

50. Цетег — консул 204 г. до н.э.; Цицерон считал его первым римским оратором.

63—68. Перечисляются мелиоративные мероприятия, осуществленные Августом в Италии.

73. Дал нам Гомер образец... — Размер Гомера — гексаметр.

75. В строчках неравной длины... — в элегических двустишиях (ст. 77), сочетающих длинный гексаметр с более коротким пентаметром.

80. Котурн — высокая обувь трагических актеров, сокк — плоская обувь комических.

94. Хремет — персонаж комедий, так же как далее — Пифия и Симон (ст. 237—238).

96. Телеф и Пелей — трогательные образы царей в несчастье.

136. Циклический автор. — Киклическими назывались поэмы продолжателей Гомера, старавшихся охватить как можно более широкий круг («кикл») мифологических событий.

141—142. Сокращенный перевод первых стихов «Одиссеи».

155. «Хлопайте!» — возглас, которым обычно кончались латинские комедии.

179. В рассказе «вестников» излагались обычно убийства, чудеса и прочие «несценические» эпизоды.

191. Бог... для развязки... — известный прием ‘deus ex machina’.

192. И в разговоре троим обойтись без четвертего можно. — Правило о трех собеседниках объясняется тем, что в аттической трагедии могли играть только три актера.

202. Флейта — точнее, дудка — сопровождала песни хора.

205 и след. Здесь описывается (с большими неточностями) развитие драматических представлений в Греции в VI —V вв. до н.э.

220. ...за козла состязаясь... — народная этимология слова «трагедия» (буквально: «козлиная песнь»).

221. Сатиры составляли хор в так называемой сатировской драме (ст. 234), появившейся в V в.; Гораций предлагает ввести этот жанр и в латинскую драму, заменив сатиров фавнами (ст. 244).

253. Ямбический триметр состоял из шести ямбических стоп, расчлененных на три «двустопия» — отсюда название.

256. Спондей — стопа из двух долгих слогов; ее употребление в ямбе определялось особыми правилами (ст. 258), которых Энний, Акций и Плавт не соблюдали.

288. Претексты и тогаты — трагедии и комедии из римской жизни.

292. Вы, о Помпилия кровь... — Царь Нума Помпилий считался предком рода Пизонов.

332. Кедровым маслом натирались и в кипарисных ларцах хранились дорогие книги.

340. Ламия — чудовище-людоед в италийских народных комедиях («ателланах»).

375. Сардинский мед отличался горьким привкусом.

387. Меций. — О Меции Тарпе см. примеч. к сатире 1,10.

438. Квинтилий Вар — критик, на смерть которего написана Ода 1,24.

472. Молнии ль место попрал... — Место удара молнии считалось священным.

[4/14] Дмитриев М. А.

Впервые: «Наука поэзии, или Послание к Пизонам Квинта Горация Флакка», М., 1853, с. 37—71.

Послание к Пизонам. Название «Наука поэзии» (De arte poetica) принадлежит не Горацию, а ритору Квинтилиану; это название удержалось за «Посланием к Пизонам», и потому мы и оставляем его в заглавии. Из древних авторов название «Послание» (Epistula) по отношению к этому произведению употребляет один только грамматик IV века н.э. Харизий.

20. ...Кипарис написать... По указанию однего схолиаста — комментатора Горация, здесь имеется в виду анекдот о живописце, умевшем писать одни только кипарисы. Когда кто-то, спасшийся от кораблекрушения, заказал этому художнику, для приношения в храм Нептуну, картину с изображением бедствия, от которего он спасся, тот будто бы спросил, не написать ли тут же и кипарис.

32. Близко от школы Эмилия... Гладиаторская школа Луция Эмилия Лепида находилась неподалеку от цирка.

49. ...Неслыхано было Цетегам. Цетеги, из которых Марка Корнелия Цетега (консула 204 года до н.э.) Цицерон («Брут», XV, 57) считает первым римским оратором, отличались приверженностью к старинным обычаям (ср. 2-е Послание 2-й книги, ст. 117).

53. ...Римлянин Плавту позволил или Цецилию... Из древних поэтов Гораций здесь выбирает тех, которых он больше всего презирал, а из современных — которыми больше всего восхищался — Вергилия и Вария. На плохую латынь Цецилия указывает, впрочем, и Цицерон в письмах к Аттику (VII, 3).

56. ...Энний с Катоном... О словах, созданных Катоном (234—149), от которего дошло сочинение «О сельском хозяйстве», мы не имеем данных; что же касается Энния (240—169), то известно, что он ввел в латинский язык мнего новых слов, частью чисто латинских, частью взятых из греческего. Он, между прочим, впервые ввел термин «поэт» (poeta).

63. Море ли, сжатое в пристань... Гораций имеет в виду «пристань Юлия» (portus Julius), которая была создана соединением Лукринскего озера с Авернским и затем с морем. В 1538 году все это огромное сооружение погибло при извержении Monte Nuovo.

65. ...болото бесплодное... — Помптинские болота.

67. ...Река переменит свой бег... — Тибр, русло которего было расширено и углублено при Августе. Об упоминаемых здесь мелиоративных работах см. у Светония в биографии Августа (русский перевод Кончаловскего, ‘Academia’, 1934).

75 ...В неравных стихах..., т. е. в «элегическом дистихе» — соединении гексаметра с пентаметром.

79. Архилох. См. Послание I, 19, ст. 23, где Гораций указывает, что первый ввел в латинскую поэзию «паросские» (т. е. Архилоховы) ямбы.

79. Сокки — особый вид обуви, которую носили актеры в комедиях. Здесь сокки и в следующем стихе котурн (обувь трагических актеров) сказано вместо «комедия» и «трагедия».

90. Ужин Фиеста. Гораций нарочно выбирает в пример трагедии один из самых кровожадных ее сюжетов. Ср. ниже ст. 186 и Оду I, 16.

94. Хремет — один из персонажей комедии Теренция «Самоистязатель». Гораций имеет в виду 4-ю сцену 5-го акта (русский перевод Артюшкова, ‘Academia’, 1934).

97. Телеф и Пелей. Судьба Телефа, сына Геркулеса и нимфы Аугэ, раненнего под Троей копьем Ахилла, служила обычным примером человеческего несчастья. Пелей — отец Ахилла, изгнанный из родной страны. Мифы о Телефе и Пелее не раз обрабатывались античными драматургами.

113. ...Всадник, и пеший народ... Дмитриев делает такое примечание к этому стиху: «На латинском: equites et pedites», «конные и пешие», т. е. всадники и простой народ, два главные разделения римскего народа. Этего комическего выражения, взятего Горацием у Плавта, нельзя было передать по-русски. Если сказать: и конный и пеший, то пропало бы слово всадник, принятое уже в нашем языке как один из классов римскего народа. Чтобы сколько-нибудь сохранить шутку, я решился сказать: «и всадник и пеший народ».

120—124. Приводятся излюбленные персонажи из мифологии. См. Указатель.

136. Циклический. Циклическими поэтами назывались писавшие поэмы на сюжет «круга» (цикла) мифов, связанных с Троянской войной. Кего из «циклических» поэтов цитирует Гораций в следующем стихе — неизвестно. Гораций противопоставляет широковещательным началам поэм скромное начало «Одиссеи» Гомера, ограничившего свою тему.

139. Мучило гору... — перевод греческой пословицы, приводимой Лукианом («О способе писать историю», 23).

141—142. Муза! скажи мне... Гораций двумя стихами переводит три начальных стиха «Одиссеи» Гомера.

145. Об Актифате, царе людоедов лестригонов, см. «Одиссея» (X, 100 слд.); о Сцилле и Харибде — там же (XII, 73 слд.); о циклопе Полифеме — там же (IX, 187 слд.).

146. Диомедов возврат — название поэмы Антимаха, современника Платона, о возвращении из-под Трои однего из главных героев Троянской войны. Диомед был племянником Мелеагра, погибшего еще во времена Тезея, когда старейший из участников похода под Трою — Нестор — был еще юношей.

147. ...С двух яиц, порождения Леды. Из однего яйца, снесеннего Ледой после связи с Юпитером в образе лебедя, родились Кастор и Поллукс, из другего Клитемнестра и Елена, будущие жены Агамемнона и Менелая.

155. «Бейте в ладоши!» — обычное обращение к зрителям по окончании пьесы.

184. Очевидец, или так называемый «вестник», сообщавший о событиях, которые, согласно требованиям античной эстетики, не могли изображаться на сцене.

185. ...Не должна кровь детей проливать пред народом Медея... Это соблюдает в своей «Медее» Еврипид, но не Сенека (см. ст. 975 и сл. в пятом акте его «Медеи», русский перевод С. М. Соловьева, ‘Academia’, 1932). Это объясняется скорее всего тем, что трагедии Сенеки не предназначались для исполнения на сцене.

186. Гнусный Атрей. Имеется в виду миф об Атрее, убившем двух сыновей брата своего Фиеста и подавшем ему за столом их мясо. См. выше ст. 90.

187. Прокна. Миф о Прокне, жене фракийскего царя Терея, рассказан в шестой книге «Метаморфоз» Овидия (ст. 440 слд.). У Софокла была не дошедшая до нас трагедия «Терей». О превращении Кадма в змея см. четвертую книгу «Метаморфоз» Овидия (ст. 563 слд.). На миф о Кадме была написана одна из несохранившихся трагедий Еврипида.

190. Пять актов — не греческое, а римское деление драмы. Греки делили трагедию на «пролог», «эпизоды» и «эпилог», причем это деление далеко не всегда совпадает с делением на пять актов.

191. ...Чтоб боги в нее не вступались. Такое вмешательство бога — deus ex machina связано с развитием действия в «Филоктете» Софокла, но не оправдано во многих трагедиях Еврипида.

192—193. ...Четвертый лишний всегда... Греческие трагики тщательно избегали введения в диалог своих драм четвертего «говорящего» актера, допуская его лишь как персонаж «без речей» или же давая ему говорить всего несколько слов, как например в «Хоэфорах» Эсхила, где такому «четвертому» — Пиладу уделено всего три стиха (900—902).

194. Хор есть замена мужскего лица..., т. е. роль хора равносильна роли отдельнего актера.

202. Флейта — tibia. Этот духовой инструмент скорее соответствовал по своему устройству современному кларнету или флажолету. Во время Горация эти «флейты» делались длинными, и колена их скреплялись металлом, что усиливало звук. Кроме тего, древние флейты имели всего три или четыре отверстия (лада).

216. ...Лира умножила звуки. На лире было первоначально всего четыре струны, а затем семь и десять.

220. ...За козла состязался. Гораций ошибается: козел вовсе не был наградой победителя. Историю возникновения трагедии Гораций излагает ниже (ст. 275 слд.).

221. Сатиры. В ст. 221—250 Гораций говорит о «сатировской драме», образцом которой для нас является «Циклоп» Еврипида и новонайденная драма Софокла «Следопыты», переведенная Ф. Ф. Зелинским в его полном издании Софокла. Римские сатирические драмы, в которых греческие «сатиры» заменялись италийскими «фавнами», известны нам лишь по заглавиям.

232. Матрона. На некоторых празднествах, как например на празднествах в честь Великой Матери и Дианы, в священной пляске должны были участвовать и замужние женщины. Ср. Оды, II, 12, ст. 17—20 и III, 14, ст. 5.

234. Будь я писатель сатир..., т. е. сатирических драм. «Сатиры» Горация по-латыни называются sermones — «речи», «беседы».

237—238. Речь Дева. См. выше ст. 114. Пития — имя служанки в одной комедии Цецилия; Пития вытягивает деньги у своего хозяина Симона.

250. ...Покупатель орехов лесных иль сухего гороху, т. е. бедный народ.

251—253. Шестистопный ямб называется триметром, потому что стопы его соединяются попарно, образуя диподию; латинское же название его «шестеричный» — senarius.

275—288. Изложение истории драмы у Горация очень скомкано и основано на недостоверном источнике.

276—277. Феспис в шестом веке до н.э. ввел первего актера, или «ответчика» хору, а не изобрел трагедию. Говоря, что Феспис «...возил на телегах... лицедеев своих, запачкавших лица дрожжами», Гораций опять впадает в ошибку, смешивая возникновение трагедии с возникновением комедии.

279. Эсхил. Гораций называет Эсхила изобретателем «личин» (масок), но некоторые приписывают это изобретение уже Феспису.

284. ...В ней хор замолчал, и вредить перестала... В «новой» комедии, представителем которой был Менандр и которой подражали в Риме Плавт и Теренций, хор исчезает. Эта комедия не была злободневной, как комедия Аристофана, где на сцену выводились действительные и живые лица и которая служила орудием общественно-политической борьбы (см. статьи А. Пиотровскего в его переводе Аристофана, ‘Academia’, 1934). Закон, на который ссылается Гораций, был издан впервые в 440 году до н.э. и возобновлен в 417 г. Он запрещал выводить на сцене реальных лиц.

287—288. Гораций говорит о трагедиях на римские сюжеты — претекстах и национальных комедиях — тогатах, противополагавшихся паллиатам, написанным в подражание греческим, в которых актеры были одеты в греческую одежду — паллий. От этих римских претекст и тогат дошли до нас лишь скудные отрывки.

290. Языком, т. е. литературой.

292. Помпилия кровь. Пизоны вели свой род от римскего царя Нумы Помпилия.

295. «Демокрит утверждал, что никто не может быть великим поэтом без некоторего неистовства или умоисступления: Neminem sine furore quemquam poelam magnum esse posse. Так приводит его мысль Цицерон (De divinat. L. I, с. 37)...» (M. Дмитриев).

326. Асс — монетная единица, делившаяся на 12 унций. Помимо этего обычнего деления Гораций говорит и о делении асса на сто частей, т. е. о самом мелочном и запутанном.

332. ...В кипарисе храниться достойных. «В подлиннике: linenda cedro et levi servanda cupresso, «натертые кедровым маслом и сохраненные в полированном кипарисе». — Древние натирали книги кедровым маслом и хранили их в кипарисных ковчегах для тего, что эти дерева не подвержены скорой гнилости» (М. Дмитриев).

357. Херилом, т. е. никуда негодным поэтом. Гораций здесь имеет в виду Херила, прославлявшего подвиги Александра Македонскего, говорившего, однако, что лучше быть Терситом Гомера, чем Ахиллом Херила.

373. Столбы — колонны, на которых вывешивались объявления книготорговцев. Ср. Сат. I, 4, ст. 71.

375. ...С медом сардинским... Этот мед отличался горьким привкусом. Ср. Вергилий, «Буколики», эклога 7-я, ст. 4 (русский перевод С. В. Шервинскего, ‘Academia’, 1933).

384. Всадничий капитал — в 400 000 сестерций (около 22 000 рублей).

387. ...Мекия верному слуху... Спурий Мекий Тарпа был одним из четырех членов цензурнего комитета, учрежденнего Августом для рассмотрения драматических произведений.

394. Амфион. Ср. «Одиссея», XI, 262 сл. 4

402. Тиртей — элегический поэт VII века до н.э., по преданию воодушевлял спартанцев во время войны их с мессенцами. Из военных элегий Тиртея до нас дошли три.

414—415. ...На пифийских играх... Пифийские игры — одно из греческих празднеств, справлявшихся около Дельф в честь Аполлона.

454. ...Лишенных Дианой рассудка... «Это те помешанные, которых римляне называли lunatici, потому что припадки их сумасшествия усиливались и уменьшались с прибавлением или ущербом луны» (Дмитриев). Диана считалась богиней луны.

464. ...Об Эмпедокле рассказ... Этот рассказ о сицилийском философе и поэте V века до н.э. Эмпедокле — несомненный вымысел.

472. ...Место, где гром разразился! Место, куда ударила молния, считалось священным и окружалось оградою.

[5/14] Зеров М. К.

1935 г. Впервые: «Римская литература в избранных переводах», М., 1939, с. 207—216; без подписи.

<1935 г. (?)> Послание к Пизонам — об искусстве поэзии.

[6/14] Мерзляков А. Ф.

Впервые: «Утренняя заря», М., 1808, кн. 6, с. 250—297.

Послание к Пизонам о стихотворстве.

36. Да царствует везде единство с простотой.

Первое и самое важнейшее правило Пиитики есть то, чтобы предмет поэмы был всегда прост и един. Вот что содержат все стихи предыдущие; но автор с особливою подробностию говорит о сем единстве.

Что такое единство в творении природы или в творении искусства? Тело в природе одно, когда все его части связаны между собою по законам природы, и отделены совершенно от частей другего тела. Части связаны по законам природы тогда, когда они, в общем согласии, устремлены к сохранению целего, и служат к его совершенству. Теперь всякий может видеть, что значит единство в подражании стихотворном. Поэт составляет искусственное целое из частей между собою согласных, которые все клонятся к одному концу. Он говорит: «Я воспеваю гнев Ахиллеса». Вот точка, к которой относятся все части целой Поэмы; и составляют единственный предмете ее. Но кроме тего, есть единство в частях; оно бывает:

1. Единство природы. Голова человеческая, написанная на шее лошадиной, разрушает сие единство. Человек и лошадь — животные, но разных родов.

2. Единство предмета. Вы хотели изобразить кораблекрушение, и занялись изображением лесов, храмов и пр., не принадлежащих к предмету.

3. Единство в соразмерности. Вы начали огромный сосуд; а по окончании явилась незначащая кружка.

4. Единство в отделке. Одна часть целего (ногти) отделана, другая осталась совершенно необразованной.

37. Как часто мы, певцы, не Истиной... От единства Поэт переходит к разнообразию; и в сем отношении часто поэты обманываются: Желая кратким быть и пр.

61. Богатый чем начать, чем кончить, угадает... Смысл последнего стиха можно объяснить примером. В городе случилось некоторое движение, и даже насильство. Все жители поспешают на сие зрелище. Достигнув места, узнают сами что случилось, или видят происходящее собственными глазами. — Если есть удобность и время, расспрашивают других, которые присутствовали, какая причина происшествия, какие обстоятельства предшествовали оному, и пр. Вот образец стихотворнего порядка. Эней отправляется из Сицилии. — Он пристал к Италии. — Кто сей Эней? — Что он сделал? — Откуда он? — Чего он хочет? — Буря его кинула в Карфаген; там он все расскажет; но теперь он претерпевает бурю; прежде должно описать ее: Jam nunc dicat, jam nunc debentia dici.

64. Что должно говорить, то говорит сейчас. Вообще сие правило относится к стихотворному расположение целего, то есть к приведению материи в один соответственный цели план. Это составляет также главную и трудную обязанность изобретателя. Сколько обстоятельств и отношений должен он для сего предвидеть наперед и обнять их все одним взором!

67. Он знает силу слов, умеет соглашать. Неосторожное употребление синоним<ов>, незнание корней и истиннего значения слов, неправильная, тяжелая, всегда однообразная согласовка, холодность и тупость: вот следствия, происходящие от нарушения сего правила.

68. И связью хитрою им новый вид давать. Это одно из важнейших правил. Что такое хитрая связь? Под ней разумеется искусство стихотворца в выборе и связи слов, чтоб не причинить скуки однообразным расположением их, и писать выше обыкновеннего языка народнего. Это есть удел немногих стихотворцев, и составляет одну из блистательных красот поэзии. Не все равно счастливы в сем опасном искусстве, предполагающем особливую смелость, соединенною с легкостию и ясностию. Успех поэта зависит от многих средств, как врожденных, так и приобретаемых; от пламеннего воображения, соединяющего предметы отдаленные по их сходству; от остроумия, находящего в мыслях и словах неприметные оттенки; от глубокего и тонкего знания языка общественнего; от обращения с людьми образованными, одаренными нежнейшим вкусом. Вообще, как мысли, так и слова обновляются, оживляются, становятся занимательными — нечаянным, новым соседством с другими, необыкновенною обставкою, связями, приноровлением и отношениями.

69. Пусть встретится предмет безвестный, необычный... Время умножает нужды; нужды производят, распространяют и приводят в совершенство искусства и науки. Язык при сем случае первое и необходимое средство: в нем заключаются образы наших понятий. Есть идея, должно быть слово; в противном случае оно не существует. Гораций позволяет стихотворцу творить новые слова, как скоро он принужден будет выражать вещи сокровенные, досель неизвестные. При составлении таковых слов должно стараться, по мнению Димитрия Фалерейскего, чтобы они самым звуком своим выражали или существо вещи, или следствие, которое она производит. Ощутительное сходство между идеею и звуком делает последний понятным с первой минуты. Это есть лучшее средство ввести его в употребление и утвердить его прочность.

72. За тем, что их не знал брадатый наш Цетег. Под именем Цетегов здесь разумеет Гораций известных сенаторов и преторов, которые, сохраняя всю простоту первых римлян, хотели отличаться от своих современников не только образом жизни, но и самою одеждою. Стихотворец здесь некоторым образом не похваляет излишнюю привязанность ко всем предрассудкам дедовским. Старина мнего имеет хорошего бесспорно, но на что выставлять и славить ее дикость? На что желать возвращения ее недостатков и необразованности, которая потому только кажется нам блаженною, что мы смотрим на нее с одной стороны!

75. Коль в Греции родясь, приимут наш наряд. Гораций, ограничивая свободу введения новых слов, советует занимать их из греческего языка, как обогащеннего всеми искусствами и науками, в которых римляне не оказали еще важных успехов. При сем наблюдать должно идиомат и аналогию своего языка, то есть: вводимое слово образовать по правилам и духу собственной этимологии. Вот что значит: parce detorta (примут наш наряд).

76. Когда Цецилий, Плавт нам выродков дарят. Цецилий и Плавт, два древние писатели комедий, которых слог, особливо последнего, имеет свои достоинства. Гораций спрашивает: а если Плавту и Цецилию позволено было ковать новые слова, то можно ли отказать в этом праве Варию и Виргилию, новейшим и гораздо знаменитейшим стихотворцам? Вопрос важный, но ответ на оный не всегда решится в пользу тех, которые спрашивают. Наш Тредиаковский и другие пользовались вполне сим правом, до которего, кажется, с величайшею робостию прикасаются новейшие писатели. Причина тому заключается в различном возрасте самего языка; тогда была его юность, время, удобнейшее к обогащению; теперь настало время его зрелости, мужества, утончения: строгость и разборчивость заняла место собирания запасов. Впрочем, сие замечание не к тому клонится, чтоб совсем воспретить введение новых слов. Хороший писатель может всегда пользоваться сим правом. Совершенство, или полнота языка есть самое суеверное мечтание. Как бы он обилен ни был, всегда встретится множество случаев, которые принудят сотворить новое слово. Великий гений не страшится прихотливой разборчивости своего времени, и с благоразумной умеренностию умножает свои богатства. Поле сказал: употребление отечески сохраняет и воспитывает то, что породил здравый и верный вкус. Это же говорит Цицерон: Addendum tamen; nam, quae primo dura visa sunt, usu molliuntur. Заметим, наконец, что ко введению новых слов принадлежит также и обновление состарившихся. Главное правило при сем случае — смотреть на силу, объем, выразительность и благозвучие старых слов, особливо тех, которые незаменяемы, или слабо заменяемы новыми. Ломоносов и Державин — путеводители в сем важном и вместе опасном искусстве.

100. Употребление играет их судьбой. Здесь разумеется употребление между людьми благовоспитанными, просвещенными, живущими в лучшем обществе. Сюда же можно причислить хороших писателей, приобретших доверенность публики.

104. Гомер вам стопы дал, о Фебовы друзья. Гораций показывает здесь различие между многими родами поэзии: оно состоит не только в разности предметов, или содержании каждего рода, но и в наружной их форме. Здесь под именем размер (numerus) понимать должно стопы, их количество внутреннее и число их, падение, или цезуру. Гомер употреблял гекзаметры.

106. Стихи, в слогах совокупясь неравных... То есть гекзаметры и пентаметры, в древних элегиях. Элегии посвящены были сначала сетованию, горести, а после ими же описываемы были чувстования радостные, или лучше сказать, смешанные, унылые и приятные.

109. Кто первой восстенал в элегии тоскливой... В самом деле неизвестно, кто первый изобрел род поэзии элегической. Иные приписывают честь сию Феоклу, другие — Архилоху, Терпандру и пр.

110—111. И сонм грамматиков ретивый // Доселе борется в сомнении своем. Между сими грамматиками особливо отличался Аристарх. Он написал множество книг, заключающих замечания на Гомера, Аристофана и на всех других греческих поэтов. Он пересмотрел и исправил Гомера с величайшею тщательностию. Жаль, что примечания сего тонкего, нежнего и проницательнего критика до нас не дошли!

112. Архилох, мщения сгорающий огнем... Стихотворец Архилох писал сатиры, и избрал для сего рода сочинений размер ямбический. По мнению ученых, ямбы изобретены были гораздо прежде; но, поелику он приноровил сей стих к новому роду и отличил себя в оном, то и назван был его изобретателем; так что очень долгое время словом ямбы означались одни сатиры.

114. Сей стих, в сандалии, в котурны обувенный... Сандалии — обувь актера комическего, котурны — трагическего. Здесь употреблены сии слова вместо комедии и трагедии. Ямбический стих в последствии времени перенесен был на сцену, потому что он слышнее, по простоте своей весьма близок к обыкновенному разговору и выливается как будто без намерения.

117. Феб лире дал в удел бессмертных прославленье. Поэты лирические писали поэмы четырех родов: гимны, панегирики, жалобы, стихи бакхические. Гимны, к которым принадлежат также и дифирамбы, воспеваемы были в честь богов; панегирики во славу героев и всех тех, которые отличались на греческих играх; жалобы посвящены были несчастиям любви. По именем Оды разумелось все это вместе.

119—120. И Юности пиры: // Веселие, любовь и Вакховы дары. Вот четвертый род лирической поэзии, который назвал я стихами бакхическими; они-то посвящены были любви, играм и торжествам.

121. Певец ли, друг ли я искусства и природы... Стихотворец должен оттенять каждый род поэзии. Но этего мало. Он не только имеет особенные цветы для героическего, трагическего, комическего, лирическего рода; он имеет цвет для каждего предмета в своем роде. Всякий предмет может быть комический или трагический, и притом более или менее. И так он избирает краски для каждой части однего и тего же предмета, краски для каждой мысли в одной и той же части. Короче: нет подробности в сочинении столь малой, которая бы не имела своего собственнего оттенка. Сии оттенки особливо умели находить и чувствовать из древних Виргилий, из новейших Расин. Гораций говорит молодым авторам: Учиться — нет стыда; невеждой — стыдно быть.

126—127. И речью комика игривой искаженный, // Тиеста страшный пир смех, скуку наведет. Происшествие Тиеста, которому брат его Атрей представил на стол приготовленные члены собственных его чад, было содержанием многих греческих трагедий. Здесь слова Горация относятся особенно к Тиесту Энния, римскего стихотворца, который точно имел погрешности, теперь упоминаемые; то есть что слог его был гораздо ниже предмета столько ужаснего и важнего.

128. Пусть каждый род стихов в своем краю живет. Надобно, чтоб слог каждего рода поэзии имел свои определенные границы, чтобы комедия не входила в область трагедии, и напротив.

129. Но глас комедия нередко возвышает... Кремес в лице комедии Теренция. Телеф и Пелей, два принца, изгнанные из своих владений; они послужили содержанием для древних трагедий. Между тем комедия никогда не возвышается до трагедии, трагедия не унижается до комедии. Образцовые классические писатели не представляют нам такего примера.

136. Исправность в правилах не даст еще венца... Исправность сия означает правильное расположение поэмы, сохранение всех законов, относящихся к языку, к выбору мыслей и слов, ко вкусу, одним словом; сохранение всего тего, что предписывает грамматика, логика и риторика. Такие достоинства велики, но не могут заменить недостатка в чувствах. Изящный слог, светлые фигуры и тропы, сильные, прекрасные характеры, вымыслы, порядок и связь делают честь нашему знанию, трудолюбию, воображению, действию ума; но люди хотят быть тронуты: они удивляются нам, и не любят нас. Представляй нам то, что бы сильно прикасалось ко струнам нашего сердца. Приятное, прекрасное без чувства есть свет без теплоты.

161—162. Последуй мнению, или молве народа, // Будь сам зиждителем, и действуй как природа. Живописать следуя молве значит рисовать так, как верит большая часть людей, как все знают и говорят. Гораций не говорит: следуй истине; ибо поэзия занимается только вероятным. Для пояснения сего места должно отличить четыре рода мира: действительный, который существует, и которего часть мы составляем; исторический, наполненный именами и истинными происшествиями, которые уже не существуют; баснословный или стихотворный, созданный поэтами древними и новыми, который они осуществили; наконец, возможный, который находится в идеале каждего, смотря по обширности его гения. Сократ в «Облаках» Аристофановых взят из действительнего мира; Гораций Корнеля — из мира историческего; Медея, Орест, Эдип — из мира стихотворнего; Заира — из мира возможнего, прежде нежели трагедия сего имени перенесла ее в мир стихотворный. Первые три мира заключает Гораций под именем молвы, мнения всеобщего; последний под именем чистего вымысла, или новего творения.

162—163. Будь сам зиждителем, и действуй как природа. // Согласное в частях одень в приличный вид. Когда поэт живописует следуя молве, он следует идеям других; когда он творит — следует собственному своему идеалу. Но чтоб заслужить вероятие, он должен, по правилу Горация, соблюсти точность и ясность, так, чтобы вымышленный характер всегда был похож на себя самего.

173—174. Представь! Да будет он возможен и удобен, // Всегда везде один, всегда себе подобен. Это правило взято из Аристотеля, который требует четырех достоинств от нравов трагических: 1) чтобы ни были вообще сильны, или добры; 2) приличны состоянию, полу и возрасту; 3) сходственны с истиною и принятым мнением, и 4) равны от начала до конца, то есть выдержаны в самых своих неравностях и несообразностях. Гораций прибавляет: трудно изображать со всей верностью характеры совершенно вымышленные; гораздо надежнее избирать предметы уже известные, коих характеры утверждены общим мнением.

175—178. Из общего занять особые черты... // Чем новое создать Природе без измены. Для объяснения сих стихов надобно определить слова общее и особенное. Будучи в противоположении, они объясняют друг друга.

Общее может означать право, власть, принадлежащую всем людям, напр. право дышать воздухом. Сверх тего, общим можно назвать дело, благо, счастие и несчастие. Представим третье значение: общим называется свойство, достоинство или способность, приличная многим — такова способность думать, чувствовать. Короче: оно показывает свойства, принадлежащие вообще различным видам однего рода, или различным нераздельным однего вида.

Что такое теперь будет особенное, в отношении к общему? Право, вещь, свойство собственные, принадлежащие одному лицу или одной вещи; и поелику есть качества общие, или свойственные двум видам в одном роде, или двум неразделимым в одном виде, то должны быть также качества, свойственные одному виду, для различения от другего в том же роде, или приличные одному неразделимому, для отличения от другего в том же виде. Мы приближаемся к мысли Горация. Но прежде должно сказать, что качества, собственные одному виду, собственны ему относительно к роду, и что они суть общие относительно к неразделимым; например, разум, собственность рода человеческего, есть общее достояние всех людей. Следовательно, особенное в самом тесном смысле принадлежит качествам неразделимым, которые составляют собственное существо неразделимего, особеннего, какего бы рода оно ни было.

И так сии отдельные свойства неразделимего суть принадлежности и образы, которые не относятся к видам. Это будет, говоря о теле: фигура, цвет, вид, стан, телодвижения, звук голоса; одним словом, все то, что в глазах людей Петра делает его отличным от Павла. С другой стороны, они будут значить рождение, состояние, воспитание, привычки, поступки, действия, характер, нравы; короче: все нравственные свойства, которые отличают его в обществе от всякего другего человека. Сии черты, соединенные вместе, составляют характер единственный и неразделимый; по ним-то узнаем мы Ахилла, Марка Аврелия, Петра Великего, прежде чем узнаем их имя.

Теперь, если вместо сих имен, известных и определенных действительным существованием или историею, или баснею, молодой стихотворец, не желая быть подражателем, решится описывать — человека, напр. А который имеет обыкновенные качества, приличные вообще всем людям, то прежде всего поставит он в противоположность ему другое лицо В. Дабы ближе подойти к существенности, он дает сим двум особам страсти, которые вооружают их друг против друга или за престол, или за какую-нибудь царевну. Он будет живописать вид человеческий и склонности человеческие; он покажет лица, которые говорят и действуют как люди. Но как трудно сему действию и сим актерам придать сию отличительную точность и особенность, которая почерпается только из действительнего общежития? Счастлив кто в этом успеет; потому-то гораздо лучше, вместо тего чтобы трудиться наудачу, выбирать себе характер или из басни, или из истории.

176—178. Скорее можешь ты... // Чем новое создать Природе без измены! Но скажут: все, что я ни сделаю таким образом, будет не мое собственное; всякий может сделать то же — чем могу я похвалиться? Есть средство из общего достояния соделать свое собственное:

179—182. Сокровища ума открыты всем — бери, // Мы можем подражать не будучи рабами. Не следовать Гомеру шаг за шагом, не переводить его слово в слово, как поступает раб-переводчик. Гораций сие замечание относит более к драматическому автору. В рассуждении происшествий, говорит он, ты не рассказывай их таким образом как Гомер. Тебе позволено присоединить к ним новые обстоятельства, прибавлять и убавлять, переносить и переставлять, по своим видам и цели. В рассуждении разговора не заставляй говорить своего Агамемнона или Ахиллеса то, что говорит Гомеров Агамемнон или Ахиллес. Но ты, как поэт, имеешь полное право внушать им свои мысли, свои познания, новые побудительные причины, давать их новые положения и обстоятельства, собственно вам принадлежащие:

200. К предмету он спешит, и нас влечет с собой... Гораций назначает точку, где должно начинаться действие. Описывая войну Троянскую, можно взойти повествованием к самому корню происшествий, к яйцам Леды, к Юпитеру, превращенному в лебедя, к рождению прекрасной Елены, которой похищение было причиною войны троянской; но это был бы ход истории. Гомер избрал другую дорогу. Девять уже лет продолжалась осада Трои; в десятый год произошла гибельная вражда между Агамемноном и Ахиллесом, и от сей-то вражды зависела решительная участь Трои; и здесь начинает Гомер свою поэму — так, как бы все прочее было уже известно читателю.

240—241. Как происшествие мы можем излагать? // Иль в действии, как есть, иль в повести, как было. Все то, что представляется на театре, представляется в двух формах; или показывается самое действие — это действие; или повествуется о том, что было, или что происходит — это рассказ. Из сих двух форм самая живая и разительная есть драматическая, потому что: 1) мы более верим своим глазам, нежели чужим; 2) потому что глаза видят большие подробности и представляют воображению вдруг все целое, без малейшего затруднения.

Но, с другой стороны, есть вещи, которых нельзя удачно выставлять на сцене и произвесть желаемое очарование. Тогда прибегаем к рассказу: объявляем, что Горации сражаются в равнине, что Гипполит увлечен своими конями и растерзан на утесах. Ухо менее требовательно и стрего, нежели глаза — более сносит, нежели наши взоры; более верит, нежели собственное созерцание.

251. Пять действий мера драм... Драма разделяется собственно на четыре действия, зависящие одно от другего и составляющие одно целое действие, которего содержание, предмет или цель излагается в первом акте. Аристотель не отличает в драме актов; он говорит единственно о целом продолжении пьесы, которая натурально имеет только три части: намерение, борьбу с препятствиями, и победу или падение.

232—234. Не вызывай богов к развязке приключенья, // Когда не требует она чудотворенья. Участие в действии богов принадлежит поэме эпической, потому что в ней всегда божество или Муза разыскивает сокровенные причины действия: Musa, mihi causas memora. В драме заключаются предприятия человеческие; они и разрешаться должны силами человеческими.

256. Актера сан и долг приемлет важной хор. Аристотель определил сие правило, и все греческие трагедии соблюли его точно. Вообще хор представлял у древних обыкновенных свидетелей совершающегося действия, принимающих в нем более или менее живое участие; это — публика, одобряющая справедливое и осуждающая порочное, неправедное.

266—268. Так пел почтенный хор, и с ним сливала глас... // Соперница трубы, под медью золотистой. У древних слова трагедии и комедии были петы, и обыкновенно сопровождались или флейтою, или гитарою. Флейты делались из кости, из дерева, из простего тростника. Сначала они были короткие, маленькие и имели весьма мало отверстий, или клапанов: tenuis, foramine pauco; часто даже бывали с одним отверстием и назывались simplex; тон их был низкий и весьма негромкий. Во времена Горация они делались продолговатее из многих колен, соединяемых металлическими кольцами. Потом было умножено число отверстий, дабы сделать тоны острые; вместо однего было два, один на правой, а другой на левой стороне: tibiis dextris et sinistris. Для чего сии перемены?

Когда театр был мал, и народ — немногочисленный, умный и скромный, тогда достаточно было для аккомпанирования хора звуков тихих и важных древней флейты. Но когда город увеличился, народ размножился, и зрители стали неумереннее, тогда должно было и музыке дать более силы и движений, увеличить и возвысить ее звуки; в противном случае зрители невнимательные, полупьяные, малосведущие и грубые не чувствовали бы никакего достоинства Мелопеи.

Вскоре роскошь, присоединившись к музыке, изобрела декорации и одежды актеров. Самый стиль хоров изменился. Поэты предались своему вдохновению и говорили языком оракула, которего весьма мало или совсем не понимали.

294—295. Певец, прияв козла наградою ничтожной, // Решился Сатиров пустыни обнажать. Мы видим некоторое подобие сих сатирических драм в пьесах итальянских, где Арлекины имеют нечто общее с сатирами. Маска Арлекина, его странная одежда, его ухватки, его слог, шутки, тон голоса: все изображает нам древнего сатира. Сатир древних приближался к козлу; Арлекин новый походит на кота; в том и другом случае одно намерение: представить человека в виде зверя.

Циклоп Еврипида одна только драма сего рода, дошедшая до нас. В ней действующие лица суть: Полифем, Улисс, Силен, хор сатиров. Действие — опасность, постигшая Улисса в пещере Полифема, и способ, которым он от нее избавился. Характер циклопа буйный и лютый; Силен забавен, шутлив, злоречив и даже неблагопристоен; Улисс благороден и важен и, кажется, приноравливается иногда к Силену. Хор сатиров также смешон и странен, как Силен. Нет нужды теперь восходить к началу сего зрелища. Известно, что во времена Еврипида оно еще имело первый свой характер, смешение смешнего и важнего. Римляне, узнав театр греческий, подражали сему роду не только для тего, что забавлять народ, но и доставлять рассеяние людям важным, для которых все натянутое, противоположное, странное казалось занимательным. Сию-то систему хотел представить здесь Гораций, и она очевидна.

296. Чтоб, важность сохраня, уметь нас забавлять. То есть чтоб герой трагический, напр. Улисс, сохранял на театре свою важность, и вместе с ним являлся сатир обнаженный, с козлиными ногами; это, без сомнения, весьма веселило народ полупьяный, который любил все дерзкое и буйное. Впрочем, как говорит Гораций в следующих стихах, лицо трагическое никогда не должно нисходить до слога низкего. Причина та, что сатирическое зрелище все основано на противоположении, которое исчезает, когда все лица будут говорить одним языком. С другой стороны, стиль слишком возвышенный был бы совсем чуждым для сатиров. Итак стиль трагический в подобной драме, по словам Горация, сходствует с нарядом почтенной женщины, танцующей в публичной церемонии: она несколько смущена посреди лиц ей неравных, но всегда важна и благопристойна. О сатирах говорится ниже.

299. Увлаженный вином на оргии святой. Оргии — пьяные торжества Бахуса.

313. Друзья! Вы знаете, я сам люблю сатиру... Сатиры вышли из лесов, след. не имеют образованности, свойственной горожанам. Они насмешники язвительные; пускай так, но им не позволено говорить грубего, неблагопристойнего наглего, ибо этим оскорбится всякий честный человек. Могут ли они объясняться так, как слуга комический? И этего мнего для Силена; он чужд плутовства и хитростей, прост, искренен, сохраняет в словах натуральную связь и здравый смысл.

337. Шесть крат измеренный, он триметр составляет... Гораций порицает Энния и Акция за то, они вводили многие спондеи в свои стихи, отчего текли они весьма тяжело и монотонно — это плод небрежности.

359. Пусть наши праотцы в старинной простоте... Гораций не осуждает здесь ни слога Плавтова, ни его силы комической. Он нападает на его острые шутки, которые часто были низки, грубы и соблазнительны. Стихосложение Плавта также весьма затруднительно и неприятно для слуха.

367. Вещают, что Теспис, дабы занять народ... Древняя комедия произошла от рода сатирическего или ямбическего, который имел предметом нападать на людей, и обличать их со всею жестокостию. Такова она явилась сама впоследствии, представляя на сцене действительные лица и называя их собственными именами. Так Сократ был выставлен на посмешище в «Облаках» Аристофановых. Судьи, которые равномерно не были пощажены, запретили строгим законом, чтоб не называть представляемых именами. Это кончилось, но продолжалась свобода изображать истинные действия. Такова была средняя комедия, менее злая, но более злоречивая, нежели первая. Новый закон запретил и сие своевольство; тогда все стало вымышлено: и имена, и действия. Вот комедия Менандра, Плавта, Теренция — и наша.

384. Претекст и тог явил изящны красоты. Претекста вместо комедии, тога вместо трагедии.

440. Что будет? «Асса треть». Вот вздумал чем пугать! Асс римский разделялся на 12 унций.

472. Все правила, — другой мне кажется Херил. Херил — дурной стихотворец.

491. Посредственных певцов ни смертный, ниже бог... Всякий писатель, представляющий публике стихотворное произведение, кажется, приглашает ее подобно кудеснику: «Сюда! Вы услышите чудо!» Если дело идет о чем либо полезном, назидательном, автор может сказать просто, в прозе; довольно быть ясным, и все принимают в словах его большее или меньшее участие. Но вы представляете стихи; след. хотите нам принесть удовольствие. Охотно, и даже страстно его ищем; сдержите же свое слово, вспомните, что нам надобно прекрасное. В противном случае, сами посудите, сколь жестоко оскорбляете вы нас ложным обещанием!

611—612. Внезапно — так, как сноп, — в глубокий ров падешь, // И гласом жалостным «Спасите!» воспоешь. Весь этот отрывок есть аллегорический и представляет худего поэта, который пишет стихи, и всем и везде их показывает, не слушая и не терпя никакой критики. Умный человек боится прикоснуться к таковым стихам, и только одни безумные и мальчишки его слушают, хвалят и судят. Таким образом бедный поэт впадает в презрение — в глубокий ров или колодец, как говорит Гораций. Пусть он кричит: «Добрые друзья, помогите мне!» Но вы не слушайте его, не давайте ему никакего совета; это ничто иное, как хитрая уловка: он просит вашего совета ни для чего инего, как для тего, чтоб заставить вас слушать его стихи. Будьте уверены, он удивляется самому себе даже и в падении, и в глупости. Он потребует ваших похвал, тотчас как вас изловит; он привяжет вас, он не отпустит, пока не истощит всего вашего терпения. Прекрасная сказочка для самолюбивых поэтов!

[7/14] Николаев А.

Если бы художник задумал приставить человеческую голову к лошадиной шее, украсить разноцветными перьями отдельные члены, собрав их отовсюду так, чтобы все тело снизу заканчивалось безобразной, уродливой рыбой, а сверху была бы прелестная головка женщины, и пригласил бы вас, друзья, полюбоваться этим, удержались ли бы вы от смеха? Верьте, Пизоны, на такую именно картину очень будет похожа книга, наполненная нелепыми, как бред больнего, измышленными образами, где ни нога, ни голова не гармонируют со всей фигурой.

Правда, у художников, и не менее тего у поэтов, всегда была полная возможность замышлять что угодно — мы это знаем и такой свободы просим, признавая ее взаимной, но не с тем ведь чтобы черты кротости смешивались с чертами неукротимости, не с тем, чтобы змеи были с птицами вместе, а ягнята со львами; ведь, всегда к часто напыщенному и многообещающему замыслу делают одну, две добавки, как широкие, яркие пурпуровые полосы на платье. Так описывают алтарь и рощу Дианы или извилины быстрего ручейка на полях, услаждающих взор, или воды Рейна, цветы радуги во время дождя, а, между тем, в данном случае все подобное могло быть вовсе неуместно. Может быть, умеешь ты нарисовать кипарисное дерево, но зачем оно, если на картине за данную плату пишешь тего, кто в отчаянии спастись от кораблекрушения. Если начали делать амфору, почему же, когда вертится гончарное колесо, выходит лишь кружка. Одним словом, пусть будет, что угодно, но была бы простота и единство.

Большинство из нас, вдохновенных поэтов, ты — отец и вы — юноши, достойные отца, прельщаемся призраком идеальнего. Стремясь быть краткими, мы делаемся туманными; гонимся за сюжетами легкими, и у нас недостает энергичности и живости; обещаем возвышенное, и делаемся напыщенными. Чересчур осторожный и трусливый пред бурей ползет по земле, и тот, кто желает разнообразить одно и то же — вдруг производит чудовищное; рисует дельфинов в лесах, а в водах кабана. Так, к прямым погрешностям приводит нас эта боязнь обвинений, если нет искусства. Около школы Эмилиевой, там внизу, ваятель и ногти выльет и нежные волосы живо выделает из меди, а в целом работа его плоха, потому что все вместе изобразить он не сумеет. Быть подобным ему, если бы я стал работать над каким-нибудь произведением, было бы у меня не больше охоты, чем существовать с очаровательными черными глазами, волосами и с носом на сторону. Выбирайте сюжет вы, писатели, но вашим силам, долго рассматривайте, что откажутся вывести ваши плечи, и что они смогут. Кто избрал предмет по силам, у тего и речь польется сама собой, и строй ее будет ясен, а ведь главная сила и прелесть этего строя, если я не ошибаюсь, в том, чтобы в известный момент сказать только то, что в этот момент и должно сказать; ряд мыслей уберечь, оставить до соответствующего времени. Меткий и осторожный также и в сочетании слов, автор обещанных стихотворений одно пусть одобрит, а другое отбросит заранее. Ты выразишься превосходно, если путем искуснего соединения известному уже слову придашь новый смысл. Если же когда-либо необходимо будет обозначить содержание понятия терминами новыми, удачно можно придумать такие термины, которых не слыхали слегка одетые в «цинктус» цетеги (т.е. древние римляне). Свобода предоставляется в этом, но пользуйся этим в скромных размерах. Если образцами будут служить греческие слова, то новые, недавно придуманные по ним термины, слегка, умеренно видоизмененные найдут себе подражание. Что ж в самом деле? Римлянин разрешит для Цецилия и Плавта, и в то же время отнимет у Виргилия или Вария? За что же я-то ненавистен, если я способен внести кое-что новое? Ведь обогащалась же речь предков языком Катона и Энния? Ведь ввели же они ряд новых терминов для понятий. Нет, было и всегда будет позволительно придавать современную форму словам как бы новой чеканки. Как леса меняют листву с течением годов, и прежние листья спадают, так и слова в старом возрасте исчезают и, подобно юношам, цветут и крепнут, только лишь народившись. Во власти смерти мы и все наше. Проникло ли море в материк, и защищаются корабли от северных ветров — труд, достойный правителя, или долго бесплодно стоящие воды стали доступны плаванию, питать окрестные города, когда прошел тяжелый плуг, или река, узнав лучший путь, изменила течение, вредное для плодов полевых; дела смертных погибнуть, и тем более не вечно живут значения и приятность речей их. Мнего возродится из слов, какие уже отжили; мнего, если потребует обычай, исчезнет из тех, какие ныне в почете; от обычая зависит решение, зависят законы и правила речи. Каким стихотворным размером можно описывать подвиги царей и вождей, и мрачные войны, показал нам Гомер. В соединении неравных стихов изливалось прежде горе, а после и восторги удовлетвореннего чувства. Кто, впрочем, изобрел уменьшенный элегический стих, о том грамматики спорят, да и теперь подлежит еще обсуждению. Злая усмешка вооружила Архилоха его собственным ямбом. Эту стопу восприняли комики и величественные трагики. Удобна она для диалогической речи, выделяется заметно в шуме народном, как бы родилась для драматических действий.

Струнами в удел отдала Муза восхваление богов, детей их, борцов-победителей, коней, опередивших в состязании, тревоги лет молодых и беспечность веселья. Если не могу я, не умею соблюдать различие в описанных видах и особую окраску произведений, то как приветствовать во мне поэта? Зачем непристойно стыдясь, предпочитаю я незнание — изучению? Материал комедий не мирится с изложением стихами • трагедий. В свою очередь, неприятно действовал бы рассказ о пире Тиеста обыденным складом стихов, почти присущими комедии. Каждая область в отдельности пусть занимает доставшееся ей в удел место, как ей пристойно. Иногда, впрочем, и комедия возвышает свой тон, и рассерженкый Хремес порицает грозными словами и лица трагедий. Телеф и Пелей изливают нередко скорбь, но в простых выражениях — когда оба они, бедные изгнанники, забывают свои пышны я фразы и слова, чуть не в полтора фута, если цель их возбудить жалость в сердце зрителей. Не достаточно для стихов изящества формы. Пусть обладают они и внутренней привлекательностью, пусть направляют настроение слушателя, куда им угодно. Как смешное вызывает улыбку на лице человека, так плач вызывает слезы. Чтобы заплакал я по твоему желанию, должен ты сам прежде всего выразить правдиво скорбь; тогда твое горе тронет меня, будь ты Телеф или Пелей; если же будешь передавать мысль в выражениях неудачных, или буду я дремать или засмеюсь. Скорбное выражение лица неразлучно с речью грустной, а гневное со словами полными угроз; веселому виду соответствуют шутливые фразы, а суровому — серьезные. Ведь сама природа сначала внутренне настраивает нас применительно ко всякего рода положениям; радует или побуждает к злобе, или тяжелой тоской угнетает до земли и тревогой мучит, а потом уже язык выражает и истолковывает душевные движения. Если слова не будут соответствовать положению говорящего, то ведь хохот подымут и всадники римские и пешие. Большая разница — станет ли бог говорить, или герой — многоопытный старец, или пылкий и цветущий юноша, властная ли матрона, или усердная няня — кормилица, торговец ли ношатый, или работник на зеленеющей пашне, из Колхиды, или Ассирии, воспитанный в Фивах или Аргосе. Или следуй ты преданию, или измышляй, но соблюдая внутреннее соответствие. Если, положим, ты, писатель, воспроизводишь прославленнего Ахилла, то неутомимый, дышащий гневом, неутолимый, неудержимый — пусть не признает он законов над собой, пусть он в одном оружии только видит опору. Медея пусть будет жестокая, непобедимая, горькая Ино, Иксион — вероломный, скиталицей — Ио, а Орест — мрачно угрюмый. Если ты делаешь попытку вывести на сцену что-либо совсем новое, решаешься представить новый тип, то он должен быть выдержан до конца таким, каким появляется в начале верным себе.

Трудно самостоятельно воссоздать общие черты, тебе правильнее было бы придавать форму драматических произведений песням Илиады, чем если бы первым сталь ты изображать незнакомое ранее не обработанное никем. Общеизвестный сюжет станет твоим личным достоянием, сам только не будешь ты вращаться около приемов избитых, рутинных и не будешь стараться передавать слово в слово, как добросовестный переводчик, или если, при подражании, не окажешься настолько стесненным, что сомнение в себе или законы конструкции произведения не позволят тебе сделать свободнего шага. Не начнешь ты и так, как однажды циклический поэт: «Петь буду я о Приама судьбе, о войне достославной». Какое выполнение может быть достойно такой широкой, многообещающей темы? Родить будут горы, а родится ведь смешной мышонок. Насколько правдивее тот, кто не замышляет ничего несообразнего: «Скажи мне, Муза, о муже, который, после времени взятия Трои, мнего видел городов и многих людей обычаи». Не думает он из ослепительнего блеска произвести только дым — нет, но из дыма дать свет. Он выбирает затем картину чудеснего свойства; Антифата и Сциллу и с Циклопом — Харибду. Не начинает он рассказа о возвращении Диомеда с гибели Мелеагра, или о войне троянской с двух яиц; постоянно имеет в виду главную цель, увлекает слушателя непосредственно в средину рассказа, как будто уже знакомего, оставляя в стороне все то, чему в изложении не находит возможным сообщить какую-либо привлекательность, и так вымышляет, так комбинируем ложное с истинными чтобы средина не шла в разрез с началом, а с срединой — конец.

Послушай, чего желаю я и вместе со мной публика. Если нужны тебе аплодисменты зрителей, которые ждали бы до занавеса и сидели бы до конца, пока музыкант не даст сигнала к рукоплесканию, необходимо ясно очерчивать характерный особенности каждего возраста, обрисовывать, как должно, природные свойства; с годами они видоизменяются. Ребенок, который умеет уже говорить и уверенной ногой ступает по земле, стремится поиграть со сверстниками, легко рассердить его, легко и примирится он, и сменяется это по часам. Юноша, еще без бороды, избавившись, наконец, от воспитателя, увлекается лошадьми, восторгается собаками и зеленью луга на солнечном припеке; но он, как воск, податлив на порочное, увещаниям он не доступен, поздно сознает он полезное, расточает деньги, горделивый и страстный, быстро покидает он, что полюбит. Но вот стремления изменились, и возраст и мысли мужа влекут его к богатству, к дружественным связям; он служит рабски почету, но остерегается делать то, что вскоре и с трудом приходилось бы изменять. Мнего неудобств окружает старость; или старик ищет богатств, но, найдя, он, жалкий, воздержен и боится тратить, — или он неуверенно и безучастно относится ко всему, во всем медлит, но долго надеется, нет в нем энергии, вместе с тем, жаждет он будущего в жизни; тяжелый, докучливый хвалит он лишь прошедшее время своего детства; тех, кто моложе его, обличает, как строгий цензор. Мнего благ приносят с собою года, восходя постепенно; многих благ лишают они на склоне. И вот, чтобы как-нибудь не применить нам свойств старческих к юноше, или черт мужа к мальчику, будем мы постоянно держаться тего, что присуще, что соответствует данному возрасту.

Или действие происходит на сцене, или на ней сообщается лишь о происшедшем. Правда, слабее впечатление производит то, что воспринимается лишь слухом, нежели то, что происходит пред глазами, и передается зрителю непосредственно. Но, тем не менее, не будешь ты изображать пред зрителями то, что необходимо должно происходить за сценой; мнего такего ты скроешь от взоров, что вслед за тем красноречиво передано будет зрителям; не следует Медее убивать детей пред публикой или безбожному Атрею варить пред всеми человеческие внутренности, или Прогне превращаться в птицу, а Кадму — в змею. Ко всем подобным сценам я отношусь или с отвращением или с недоверием.

Пьеса не должна быть ни длиннее, ни короче пяти действий, если хочешь, чтобы приняли ее да и посмотрели в другой раз. Божество пусть не вступается, разве только сплетение действий само собой потребует этего разрешения свыше. Четвертое лицо не следует вводить в диалог и стеснять тем действие.

Хор пусть стрего исполняет обязанности и роль только актера и ничего, поэтому не поет среди актов такего, что не относилось бы к главной цели, не стояло бы с ней в тесной связи. Пусть он сочувствует и дает дружеские советы добрым, укрощает злобу, любит тех, кто страшится греха, восхваляет трапезу за умеренным столом, благодетельность правосудия и законов, и безмятежную жизнь, когда и ворота не замкнуты. Пусть хранит он поверенную тайну, и просит, и молит богов, чтобы счастие вновь возвратилось к несчастным и удалилось от гордых.

Флейта не та, что теперь, обделанная горным металлом и похожая на трубу, — нет, — флейта тонкего звука, простая с немногими отверстиями, полезна была для песен хоров и их сопровождения, притом, игры ее достаточно было, когда ряды театра еще не бывали слишком переполнены — тогда, конечно, и народ легко было исчислить; его было немнего и собирался он — бережливый, нравственный, скромный. Потом он победоносно стал расширять свои земли, просторными стенами окружать города, и безнаказанно в праздники, при свете днем вином просить Гения. Тогда и ритм и мотивы музыкальные получили большую свободу. Да и что иначе привлекало бы в досуг от работы невежественных поселян, смешавшихся с горожанами, людей низкего происхождения с благородными? Так трубач придает подвижность и роскошь стародавнему искусству, ходит он из стороны в сторону по сцене и везется за ним его платье. Вместе с тем, и строгая лира обогатилась звуками и неудержимо отважная изобретательность породила необычайный склад речи, и мысль, чуткая к полезному, разрывая будущее, нисколько уже не отличалась от изречений дельфийских.

Тот, кто в стихах трагедии состязался за дешевего козла, вскоре затем нагих вывел на сцену и полевых сатиров и, не умаляя ничьей важности, попробовал более резкую шутку, имея в виду такою приманкой и приятным нововведением завлечь зрителя забывшего порядок, хмельнего после праздничной жертвы. Но шутливым и болтливым сатирам следует такими являться, так серьезное превращать в смешное, чтобы какое бы божество, какой бы герой ни представлялся, недавно блиставший золотом царственным и пурпуром, — чтобы речь низшей пробы не переселяла его в мрачные таверны, или, наоборот, чтобы избегающий низменнего не витал в заоблачной пустоте. С болтливостью легких стихов не уживаются типы трагедий; матрона, танцующая, но требованию, в праздничный день, с некоторым смущением будет находиться среди беззастенчивых сатиров. В качестве писателя сатирических драм я не стал бы, Пизоны, выбирать лишь простыл и прямые обозначения понятий, и не стремился бы настолько отступать от характернего стиля трагедий, чтобы безразличным уж стало, говорит ли Дав, дерзкая служанка Питиас, обманом нажившая талант у Симона, или страж и слуга своего питомца Силен.

Слагая стихотворные произведения, буду я пользоваться известным материалом языка так, что всякий сочтет доступной ту же работу, но, принявшись, долго будет потеть над ней и бесплодно трудиться; так мнего значит самое сплетение и соединение мыслей, такими достоинствами может отличаться изложение общеупотребительными средствами языка. На мой взгляд, Фавны, выведенные из своих лесов, вовсе не должны походить на постоянных обитателей городских перекрестков и почти неразлучных с форумом; ни в каком случае не должны они молодиться в слишком нежных стихах, но и не должны поражать слух неопрятными и оскорбительными словами. Ведь всадникам и домовитым людям обидно это; не отнесутся они с одинаковым расположением к тому, что одобрит покупатель тертего гороха, и венка за это они не дадут.

Краткий со следующим за ним долгим вместе называется ямбом. Стремительность стоп побудила придать ямбам название триметра, хотя от первой до последней стопы однообразно повторяется по шести ударений. Не так давно ямб, чтобы быть более медленным и менее тяжелым для слуха, в свои наследственные права стал допускать неподвижные спондеи; стеснительно и как бы терпеливо, по-товарищески, но не уступая, однако, ни вторего, ни четвертего места. Он и в знаменитых триметрах Акция редко появляется, и в стихах Энния большим бременем появился на сцене; предъявляют позорное обвинение или в излишней поспешности работы и отсутствии тщательной отделки, или прямо в незнакомстве с искусством. «Не всякий, как судья, замечает неритмичность в стихах, и римским поэтам незаслуженное делалось снисхождение. Уж не уклоняться ли от правил поэтому и мне? Не писать ли произвольно? Или предполагать, что все увидят мои погрешности, и быть осмотрительным и осторожным в пределах надежды на снисхождение (= spem veniae cautas); но избежав. наконец, вины, я тем еще не заслужил славы. Перелистывайте греческие образцы ночью, перелистывайте их днем. Пусть ваши прадеды восхваляли и ритм и остроумие Плавта; право, слишком терпеливо, чтобы не сказать по глупости, дивились они и тому и другому, если, конечно, и я, и вы умеем отличать грубые слова от изящных и чутко определять пальцами и на слух законную мерность стиха.

Неизвестный ранее вид трагедии музы Камены изобрел, говорят, Феспис, и разъезжал он с произведениями на повозке; исполняли их с пением и с намазанными дрождевыми осадками физиономиями. После него Эсхил придумал маску и солидную одежду — паллу и устроил легкую настилку из брусьев для сцены и научил величественно произносить и выступать в котурнах. За ними следовала старая комедия, далеко не без славы; но ее свобода перешла нормальные границы и стала силой, подлежащей вмешательству закона; закон принят, и хор позорно умолк, зловредные права его отняты. Ничего не оставили наши поэты неиспробованным и весьма почтенны заслуги тех, кто решился перестать рабски идти за греками и обратился к родным сюжетам, будь это авторы претексты или тогаты, и не был бы Лациум более мощным доблестью и славным оружием, нежели своей речью, если б любой из поэтов не чуждался усидчивой работы над отделкой. Вы, кровь Помпилиева, не признавайте стихотворнего произведения, которое долгое время не подвергалось тщательным исправлениям и десятки раз не отделывалось до последней возможности под ноготок.

A ведь Демокрит верит в более счастливые условия таланта, нежели жалкего искусства, и рассудительным поэтам не дает места на Геликоне. Не малая, поэтому, часть из них не заботится ни ногти остричь, ни бороду; уединения ищет, избегает даже бань. Приобретет ведь значение и имя поэта, если головы своей, коей не излечить даже зельями трех Антикир, никогда не доверит цирюльнику Лицину. Ну и глуп же я, что в период весеннего времени очищаюсь от желчи! Ведь не будь этего — другому не написать бы стихов лучше моих; впрочем, это — пустяки. Итак, буду я исполнять назначение точильнего камня, который способен делать острым железо, хотя сам резать не может; ничего не буду я писать, а разъясню обязанности поэта — откуда брать содержание; что питает и образует поэта; что соответствует, что — нет; чего достигает поэт старанием, к чему приводит заблуждение.

Здравое суждение — основа и источник правильной работы; это могут показать тебе произведения последователей Сократа; изученный предварительно сюжет сам собой получит словесное выражение. Тот, кто уяснил себе, каков его долг к родине, какой к друзьям, какою любовью должно любить родителей, какою брата и добрего друга, какие обязанности сенатора, какие — судьи, какова роль отправленнего на войну вождя — тот, конечно, сумеет сделать соответствующую обрисовку каждой личности. От образованнего подражателя я потребую иметь в виду типы нравов из жизни и из них извлекать живые речи. Иногда драматическое произведение, замечательное по отдельным мыслям и правильности характеристик, хотя и без внешнего изящества, без силы выражения и искусства сильнее привлекает публику и более останавливает на себе внимание, чем бедные содержанием стихи и звонкие, пустые фразы. Грекам уделила талант, грекам дала муза законченность формы выражения, грекам, ничего не жаждущим, кроме истинной славы. Римские мальчики путем длинных вычислений научаются делить ассы на сотые доли. Пусть скажет сын Альбина; если от пяти двенадцатых асса отнята унция (1/12 асса), то сколько остается? Ты мог бы уже сказать: «Четыре двенадцатых». Отлично! Сумеешь сберечь свое имущество. Ну, а если прибавить унцию, что будет? «Половина». И неужели при таком застое духовных сил, если так овладела забота о материальном, надеемся мы, что могут появляться такие стихотворные произведения, какие должно смазывать кедровым соком и сберегать в тонком кипарисе?

Или принести пользу, или лишь услаждать намерены поэты или, вместе, воспевать и приятные, и поучительный стороны жизни. Во всех твоих наставлениях будь краток, чтобы поучаемый тобою души быстро воспринимали сказанное и надежно усвояли; ведь все чрезмерное не удерживается в переполненном сердце. Измышленное для удовольствия пусть будет ближе всего к истине; чтобы драма не требовала доверия к себе во всем, в чем только ей угодно, чтобы не извлекали в ней живых детей из желудка пожравшей их Ламии. Центурии зрелых мужей не привлекает ничто лишенное морали; рамны кичливо проходят, в свою очередь, мимо серьезных стихотворений; все голоса за тего, кто сочетал полезное с приятным, кто услаждает читателя, но, вместе, и поучает его. Такая книга заслужит цену у Сосиев, такая и за море идет, и долгие годы не умалится известность поэта. Бывают, однако, и такие погрешности, какие желал бы я извинять. Ведь и струна нередко не издает звука по желанию руки и мысли, и бывает, когда вызываешь звук солидный, издает она только резкий; не всегда и лук попадает всюду, куда будет метить. Если в стихотворении больше блестящих достоинств, не поставлю я в укор несколько таких пятен, которые породила или небрежность, и от которых не достаточно ограждена сама человеческая природа. Что ж отсюда? Как переписчику книг не бывает прощения, если бы сколько ни указывать ему, все-таки, грешил бы он в одном и том же; как над тем кифаристом смеются, который ошибается постоянно на одной и той же струне, так для меня тот, кто во многом не исправен представляется известным Херилом, которому я удивляюсь со смехом, если удаются ему два или три стишка. Досадую я также когда вздремнет добрый Гомер. (Но при огромном труде позволительно поддаться и дремоте.)

Стихотворение, как картина; бывает такая, которая более привлекает тебя, если станешь поближе, а иная, если будешь стоять дальше; одна любит мрак, а другая пожелает, чтобы смотрели при свете, так как не страшится она остроумных замечаний критиков; одна понравится раз, другую посмотришь и десять, и все будет нравиться. Ты — старший юноша, хотя и голос отеческий направляет тебя к истине, да и сам по себе ты рассудителен, выслушай и запомни следующее замечание; в известных областях справедливо допускается посредственное и только сносное. У правоведа и ходатая по делам средней руки ведь нет качеств красноречивего Мессалы, и не знает он столько, сколько Касцеллий Авл, и все же есть ему цена; посредственность в поэзии ни люди, ни боги, ни сами столбы объявлений не допускают. Как за приятным столом противна бывает нескладная музыка, грубые косметики, или мак с сардинским медом — ведь обед мог бы пройти и без этего, — так и стихотворение по природе своей предназначенное, все-таки, увеселять душу, если немнего оно спустится с высоты, надает к низшим ступеням. Кто состязаться не умеет, тот и не вступай в борьбу на поле, и незнакомый с игрой в мяч, в диск или кольцо — не вступай, чтобы окружающая густая толпа не разразилась справедливым смехом. A ведь иной не умеет, и все-таки хватает у него смелости сочинять стихи. Да, впрочем, почему же и нет? Свободен, благороден, а главное заплатил сумму денег, должную для всадников, да и далек от всего порочнего? Но ты ничего не скажешь, не сочинишь без соизволения Минервы. Таковы твои взгляды, таковы мысли твои; а если что когда напишешь, предоставь выслушать и обсудить Мецию, отцу да и нам. Лет девять не издавай, спрячь свои тетради. Можно ведь будет исправить, что еще не издано, но не бывает, чтобы возвращалось назад произнесенное слово.

Священный истолкователь божеских велений, Орфей, от убийств и позорной жизни отвратил обитателей лесов, и говорят, поэтому, что кроткими делал он тигров и львов хищных. Говорят, и Амфион, основатель фиванскего города, звуками лиры скалы сдвигал и увлекал манящею песнию, куда пожелает. Некогда мудрость была в том, чтобы различать частное и общественное, священное от мирскего, не допускать сожития без разбора, давать права мужьям, строить города, законы вырезывать на дереве; так рождались почет и слава божественных прорицателей и песней стихов. После них достославный Гомер и Тиртей стихами возбудили души мужей к Марсовым войнам; стихами выражали гадания, и жизни указывался путь, и благоволения царей достигала пиерийская лира, и народилась веселая драма в завершение долгих трудов. Если так — то не постыдишься ты Музы, искусной на лире, и певца Аполлона.

По природе ли своей заслуживает похвалы стихотворение, или благодаря искусству — вот вопрос? Не вижу я, какая польза в занятиях без дарования свыше, или в природном таланте, но без образования; в такой мере ищет одно у другего, как бы содействия, дружелюбнего сочетания. Тот, кто в беге стремится достигнуть желанной меты, мнего ведь сделал для этего, многое вынес юноша — и жар, и стужу, воздерживался от страстей, от вина. Музыкант, который играет на Пифийском празднестве, ведь сначала, учился и страх испытывал перед наставником. А теперь достаточно стало сказать: «Я удивительные стихи сочиняю, пусть одолеет опоздавшего чесотка, а мне позорно отставать и сознаваться в действительном незнании тего, чему я не учился». Как крикун, который собирает толпу для покупки товаров, — так точно склоняет единомышленников, стремится к наживе такой поэт, который землею богат, богат и деньгами, отданными в рост. Если правда — такой он, что может умело, изящно устроить обед, обещаться за ненадежнего бедняка, выручить запутаннего в тяжелых тяжбах, то я дивиться буду, если сумеет он в своем восхищении различить ложнего от истиннего друга. А ты, если кому-либо подарил или намерен что-нибудь подарить, не вздумай такего, когда преисполнен он радости, приводить к чтению сочиненных тобою стихов; ведь, он, конечно, закричит: «И, красиво, хорошо, стройно!» Бледнеть будет от стихов, даже слезы источать из дружественных очей, а то и скакать будет, землю бить ногами. Но как те, кто по найму плачет на похоронах, и говорят и делают по виду едва ли не более тех, кто действительно скорбит душой; так и льстец волнуется больше, чем правдивый ценитель. Говорят, что вельможи множеством бокалов чистего вина настойчиво отягощают и тех, о ком стараются верно узнать, достойны ли они дружбы. Если ты будешь стихотворения писать, пусть никогда не обманут тебя души, скрытые в шкуре лисицы.

Если ты читал что-нибудь Квинтилию, то последний говорил: «Поправь, пожалуйста, и здесь, и вот это». Если ты говорил, в свою очередь, что два, три раза пробовал, и напрасно, что лучше не можешь, то он требовал вычеркивать, и как бы снова класть на наковальню стихи, плохо отбитые, отделанные. Если же ты предпочитал защищать свои промахи, чем исправлять их, то ни единего слова, никаких усилий не тратил он более по-пустому, чтобы ты уже без постороннего вмешательства один любил лишь себя и свое. Человек благонамеренный и благоразумный, конечно, отбросит неискусные стихи, осудит сам тяжелые, а при необработанные сделает поперечную черную пометку тростью, отнимет изысканные украшения, недостаточно ясному потребует придать света, обличит выражения двусмысленные, отметит, что следует изменить, будет, одним словом, Аристархом и не скажет: «Зачем обижу я друга из-за пустего»? Ведь эти пустяки-то вовлекут раз осмеяннего и неблагосклонно принятего поэта в серьезное несчастие. Как боятся тего, кего мучит или злокачественная чесотка, или болезнь людей вельможных, или иступленное блуждание, или гнев Дианы, так боятся входить в общение с поэтом без разума; избегают его те, кто здраво мыслит; лишь мальчишки неосторожные гоняются за ним по пятам. Ведь, если такой закинув высоко голову, изрыгает свои стихи, и блуждая, подобно увлекшемуся дроздами птицелову, падает в колодец или яму, то пусть он и долго кричит: «Помогите, товарищи!» Нет, никто пусть не заботится вытаскивать его. Если кто постарается оказать помощь и опустить ему веревку, «как ведь знать, а если он намеренно упал сюда и не желает, чтобы его спасали»? Скажу я и поведаю о гибели сицилийскего поэта. Сильно желая быть сопричтенным к богам бессмертным, прыгнул Эмпедокл холодный внутрь пылающей Этны. Пусть будет для поэтов и право и свобода гибнуть, но кто против воли спасает, делает то же, что и тот, кто убивает, и не раз он это делал, и если извлечь его, не станет он тут же нормальным человеком, и не оставит влечения к этой мнимославной смерти. Да и не достаточно ясно, почему такой стихи сочиняет; осквернил ли родительский прах или святотатственно коснулся он места жертвы двузубего животнего. Так или иначе, но не в уме он, по крайней мере, и, как медведь, если осилил сломать решетки своего помещения, служащие преградой, так за несведущими и сведущими гоняется докучливый декламатор, а кего он уловит, не выпускает и бьет на смерть своим чтением. Да, пиявка не отстанет от кожи, пока не переполнится кровью.

«Гораций: Поэтика, Послание к Пизонам», Харьков, 1913, с. 3—17.

Поэтика Горация. Предисловие: «В нашей переводной литературе ощущается недостаток прозаическего перевода однего из замечательных произведений римскего поэта Горация. Между тем, это сочинение необходимо для каждего, кто хотел бы основательно познакомиться с историей драмы и поэзии. Предлагаемый перевод имеет в виду удовлетворить давно ощущаемой потребности, так как стихотворный перевод Дмитриева весьма устарел и стал антикварной редкостью».

[8/14] Позднев М. М.

«Книга сочинителя», СПб., 2008, с. 113—142.

1—44. Введение. Необходимость и для писателя технической сноровки, чтобы достичь композиционнего единства и воспротивиться диктату стиля, не увлечься деталью, но соблюсти порядок изложения.

45—98. О форме. Словотворчество: новообразования и узус. Стихотворный размер, исторически сложившееся соответствие формы содержанию.

99—135. О психологии восприятия. Сопереживание. Эпикурейская теория эмоционально-звуковего выражения. Логика характера. Литературные образцы и новаторство.

136—178. О сюжете и героях. Композиция: зачин и развитие действия. Образцовое построение: Гомер. Типические свойства персонажа.

179—250. О технике драматургии. Уместное в сценическом изображении и в пересказе. Число актеров, функция хора. Театральная музыка, история театра. Отступление о трагикомическом: герои и язык сатировой драмы.

251—274. Еще о форме стиха: незнание правил не освобождает от ответственности.

275—332. Об истоках творчества. Профессиональные качества писателя и правила искусства. Мораль, изучение этических норм. Истинное честолюбие — враг наживы.

333—390. 3адачи поэзии. Поэт и публика. О позволительных недостатках и о том, чего допускать нельзя. Еще о средствах избежать ошибок.

391—476. 3аключение. Еще о философии творчества и критике. Нельзя полагаться на вдохновение. Портрет экстатическего поэта.

6. Пизоны — когномен (прозвище), обычное в знаменитом плебейском роду Кальпурниев, который вел свое происхождение от сына царя Нумы Помпилия (отсюда — «Помпилиева кровь»). Трудно выяснить точно, к каким из многих членов этего прославленнего семейства — отцу и двум его сыновьям — обращается Гораций. Известен Луций Кальпурний Пизон, консул 14 г. до н.э., покровитель поэзии. Но вероятнее, что адресатом Горация был Гней Кальпурний Пизон, его товарищ по войску Брута, также занимавший впоследствии видные посты в Римском государстве. Из его сыновей, видимо, только старший увлекался литературным трудом.

32. Эмилиева школа — гладиаторская школа, которую содержал некто Эмилий (он назывался ланистой); локализовать ее в Риме невозможно; рядом, очевидно, находились мастерские изготовителей медных статуй.

50. Цетеги — в семействе Цетегов, как и у известнего своим ригоризмом Катона, все новое вызывало неодобрение. Имя Цетегов стало у Горация нарицательным как обозначающее консерваторов. Имя Катона обычно служило олицетворением строгости.

79. Архилох — великий греческий поэт VII в. до н.э. Создатель ямбической поэзии, автор множества блестящих элегий. Из его стихов уцелело очень немногое, хотя античность ставила его выше других сочинителей малых жанров; у себя на родине, на о. Парос, он после смерти (погиб в бою) был героизирован, существовало даже его святилище.

94. Хремет — обычное имя старика в новой комедии. Ее представители — Менандр и его римский подражатель Теренций, Филемон и Дифил (их пьесы не дошли), которых переделывал в Риме Плавт. Плавт, незаслуженно порицаемый Горацием за грубость слога, брал за образец еще многих греческих авторов, контаминировал, обращался с источниками свободнее Теренция, вызывая одобрение публики и критику знатоков.

96. Телеф — когда греки, остановившиеся в Мисии по пути в Трою, по недоразумению схватились с местными жителями, Телеф был ранен Ахиллом в бедро. Рана не заживала, он долго мучился. Изгнанный подданными, он приехал под Трою и там, по прорицанию Аполлона, был исцелен самим Ахиллом, соскоблившим на его рану железо со своего копья (мифологический пример гомеопатии).

96. Пелей — царь Фтии, отец Ахилла, герой одной из недошедших трагедий Софокла, где, видимо, изображалось, как старый Пелей незадолго перед возвращением ахейцев из-под Трои, был изгнан из Фтии. Тот же сюжет использовал и Еврипид. Развязка здесь напрашивается сама: греческие герои (сын Ахилла Неоптолем?) вернулись на родину и помогли Пелею.

114. Дав — обычное в комедии имя раба.

123. Ино — возлюбленная Зевса, превращенная Герой из ревности в корову. Долго блуждала, гонимая огромным слепнем, пришла на северный край земли, где был прикован Прометей (согласно Эсхилу), дошла затем до Египта и только там с нее было снято заклятие, и она стала матерью героя Эпафа.

136. В киклических поэмах древние эпики обрабатывали сюжеты различных циклов (киклов, «кругов») мифов. Например, мифы фиванскего круга были сгруппированы в поэме «Фиваида». Троянский круг сказаний стал материалом нескольких поэм — «Малой Илиады», «Взятия Илиона» и так называемых «Ностов» — «Возвращений», в которых пересказывались истории о возвращениях разных героев из-под Трои.

145. Антифат — сказочный царь народа лестригонов, из десятой песни «Одиссеи»; жена его была великаншей.

146. Диомед — когда мать Мелеагра убила сына, сжегши головню, в которой заключалась его душа-жизнь, отец Мелеагра Ойней женился второй раз на Перибее, от которой родился Тидей, отец героя Троянской войны — Диомеда. Царь Аргоса Диомед был другом Одиссея, отличался, кстати, небольшим ростом, но исключительным мужеством и силой.

187. Прокна — жена фракийскего царя Терея. В отсутствие Прокны тот изнасиловал ее сестру Филомелу и отрезал ей язык, но Филомела выткала произошедшее с ней на покрывале. Прокна все узнала, вместе с сестрой убила в отместку мужу общего с ним сына Итиса (сравни миф о Медее у Еврипида) и вдобавок накормила Терея его мясом (сравни миф об Атрее и Фиесте). Терей хотел убить жену, но боги превратили их всех в птиц; Прокну — в соловья, Терея — в удода, Филомелу — в ласточку. Сюжетная основа для многих трагедий.

187. Кадм — финикиец, основавший, согласно мифу, город Фивы. Он убил сторожившего те места змея Ареса и за это сам уже в старости был превращен в змея, а его жена Гармония — в змею.

238. Пифиада, Симон — персонажи комедии, автором которой, возможно, был поэт Цецилий, современник Теренция. Пифиада, как говорит античный комментатор Горация, была служанкой, выманившей у своего хозяина Симона приданое для (рожденной еще до рабства?) дочери.

239. Силен — спутник Диониса, его любимый воспитатель. Представляют толстым, добродушным, нетрезвым, едущим на осле. Как-то раз он заблудился и попал в гости к царю Мидасу. Дионис очень обеспокоился и, когда Мидас вернул ему Силена, наградил царя исполнением любего желания.

259. Римский поэт Луций Акций жил в середине вторего века до н.э. Писал трагедии и считался классиком этего жанра. Поэты золотего и начала серебрянего века (Персий, современник Нерона) относились к нему с пренебрежением (как и ко всей архаике, даже к гениальному Плавту), называя тяжеловесным и грубым.

259. Квинт Энний (239 — 169 до н.э.) — необычайно плодовитый и разнообразный римский поэт архаической эпохи, современник Катона. Автор «Анналов», по которым до Вергилия римские дети учились грамматике. Автор знаменитых «Сатир». Ни одно его произведение не сохранилось целиком, но фрагменты занимают тома.

275. Камены были сперва божествами источников, первоначально близки греческим нимфам (но не русалкам, так как те — злые); религиозный синкретизм, процесс, длившийся в Риме более двухсот лет, привел к

отождествлению их с музами, возможно, уже в середине III в. до н.э., в ту пору, когда римская литература делала свои первые шаги.

276. Феспид — согласно традиции, был первым из трагиков, возможно, создателем жанра. Младший современник Солона (первая треть VI в. до н. е.), которому его переделки мифов, якобы, не нравились своей вольностью.

288. Тогата — жанр комедии римскего плаща-тоги; отличалась от паллиаты — комедии греческего плаща-паллиума.

290. Лаций — область в Италии с центром в Риме, родина латинскего языка, метонимически — то же, что и Рим.

301. Про известнего в Риме парикмахера Лициния, так же как и про известнего ланисту Эмилия, мы узнаем из этих стихов.

326. То, что учитель называет этего ученика не по имени отца, может означать проявление уважения к (богачу?) Альбину.

340. Ламия — бука, чудище, которым в Греции и потом в Риме пугали детей (выходит из-под земли и ест непослушных мальчиков и девочек). Она и сама, согласно мифу, некогда в безумии убила и съела своих детей. Из этих стихов ясно, что сюжет Красной Шапочки Горацию бы не понравился.

342. Рамны — первая из всаднических центурий, составившаяся еще до царя Сервия Туллия, именитые граждане, знать.

345. Сосии — по свидетельству античнего комментатора, это было знаменитое семейство издателей и книготорговцев, нечто вроде римских Эльзевиров.

357. Херил — этего эпика, жившего после Александра Великего и описавшего в стихах его походы, Гораций и в другом своем послании ругает за небрежности. Его порицали также и греческие критики: противопоставлять Херила Гомеру стало традицией.

371. Валерии Мессала Корвин — одногодка Горация, учился вместе с ним в Афинах. Консул 31 г. до н.э. Хотя здесь становится примером красноречивего адвоката, больше известен как государственный деятель. Из его речей сохранились только отрывки. Покровительствовал поэтам, друг Тибулла.

371. Касцелий Авл — один из главных авторитетов в юриспруденции во времена Цицерона. Прожил за 90 лет. Было несколько мест, славившихся в античности вкусным медом. Например, в Греции — гора Гиметт над Афинами, а также Сарды — столица Лидии в Малой Азии. Там мед как-то особенно приготавливали. Что качество меда зависит не столько от пчел, сколько от их пищи, греки и римляне поняли далеко не сразу.

394. Амфион — фиванский герой, брат Зета, волшебный музыкант, построивший вместе с братом стены вокруг Фив. Зет таскал огромные камни, а Амфиону таскать было ни к чему: камни сами катились и укладывались в ряд от звуков его кифары.

402. Тиртей — знаменитый спартанский поэт VII в. до н.э. О нем есть популярная в античности, но исторически маловероятная легенда. Спартанцы, якобы, попросили афинян о военной помощи против мессенцев. Афиняне прислали хромего школьнего учителя — Тиртея. Тот своими стихами воодушевил спартанских воинов, они одержали победу. Тиртей действительно хвалил мужество, писал и маршевые стихи.

405. Пиерийские лады — здесь просто стихи и музыка, песни. Македонская область Пиерия, близ Олимпа, считалась родиной муз.

438. Квинтилий Варий — друг Вергилия и Горация, не уступавший им поэтическим талантом. Автор трагедии «Фиест» и массы стихов. Ничего из его наследия не сохранилось. Рано умер (в 22 г. до н.э.); Гораций написал на его смерть одну из своих лучших од.

450. Аристарх Самофракийский (ок. 217 — 145 до н.э.) — ученый-филолог, директор Александрийской библиотеки. Прославился изданием Гомера, где отметил массу стихов, казавшихся ему неподлинными, лишними, напрасными повторами, не достойными Гомера. Исторической школы в античной филологии не сложилось: Аристарх исключал массу подлиннего, так как плохо представлял себе технику сложения эпоса во времена Гомера.

[9/14] Поповский Н. Н.