© Морева-Вулих Н. В. Римский классицизм: творчество Вергилия, лирика Горация. СПб., Изд-во Гуманитарное Агентство «Академический Проект», 2000. Стр.
‘Exegi monumentum...’ (3, 30)
В заключение третьей книги Гораций поставил свою знаменитую оду «Я памятник себе воздвиг». Эта ода вызвала множество подражаний в лирике нового времени, и история ее освоения даже вылилась в целую книгу М. П. Алексеева «Я памятник воздвиг...» (1). Наша задача дать здесь современную интерпретацию этого шедевра мировой поэзии, еще не известную ее русским исследователям. Новое понимание отдельных мест данного широко известного стихотворения принадлежит В. Пёшлю. Его выводы настолько тонки и убедительны, что с ними не может не согласиться ни один филолог. Но, конечно, мне хотелось бы несколько дополнить комментарий немецкого академика, тем более, что для нас это стихотворение связано с великим именем А. С. Пушкина.
Создан памятник мной. Он вековечнее
Меди и пирамид выше строения (2).
Не разрушит его дождь разъедающий,
Ни жестокий Борей, ни бесконечная
Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
Гораций сравнивает свои стихи с пирамидами и вековечной медью, которым не страшны разрушения Сравнение это заимствовано им из шестой Пифийской оды греческого поэта Пиндара. Пиндар (VI в до н. э.) был знаменитым автором хоровых песен в честь победителей на различных спортивных состязаниях. Победителей награждали венками, пальмовыми ветвями, денежными наградами, и в их честь ставили статуи и слагали специальные торжественные песни «эпиникии». В Дельфах у Парнаса каждые четыре года праздновали Пифийские игры. Греки прославляли спортивные победы, Пиндар — победителей на Пифийских играх и свой родной город Агригент, а Симонид составлял трены — «плачи» в честь павших у Марафона, Гораций же хочет создать нерушимый памятник в честь себя самого. Такой формы прославления у греков не было, и «экфраза» Вергилия в «Георгиках» звучит чрезвычайно скромно на фоне Горация.
В оде говорится о трех формах бессмертия — египетских пирамидах, Капитолии и стихах поэтов: «Вековечнее меди и выше царственного строения пирамид». Русский перевод основан здесь на ошибочном понимании Горация, которое необходимо исправить. В тексте стоит существительное ‘situs’, которое переведено как «строение», а между тем оно значит совсем другое, происходя от глагола sinere положить, который может значить «оставить лежать» с частным нюансом «лежать бесплодно, сгнивать», как, например, у Апулея gladius situ robiginat (fr. 22, 25); или ещё убедительнее у Тибулла (1, 10, 50) occupat arma situs (ржавчина покрывает оружие); или у Проперция (1, 7, 18) in aeterno iacere situ (лежать в вечном гниении). Комментаторы приводят большое количество аналогичных примеров. Из них следует, что переводить нужно: «выше царственного гниения пирамид», т.е. пирамиды — сооружения бессмысленные, при всем своем величии, и им противопоставлены в оде вечно живой Капитолий со своими торжественными сакральными действами и слава поэта, которая будет вечно юной от похвал (‘crescam laude recens’). Дождь и ветер, которые не могут повредить памятнику — также образы, навеянные Пиндаром, сравнивающим свою песню с дельфийским хранилищем сокровищ, которое ни зимний дождь, ни безжалостная гряда гремящих облаков, ни ветер не может сбросить к самому отдаленному уголку моря. Речь идет у него о дельфийской скалистой местности, где часты горные обвалы (3).
Гораций устраняет Дельфы, но оставляет «всеразъедающий дождь», а ветер превращает в ‘Aquilo impotens’, в Аквилон, самый грозный из ветров (в переводе ошибка: «Борей»), и к этим опасностям он присоединяет гораздо более разрушительные, но тихо, незаметно действующие силы: innumerabilis annorum series et fuga temporum — неисчислимый ряд лет и бег времен. Fuga temporum — бег времен как бы противостоит более спокойному innumerabilis annorum series. Определения соединены по контрасту (классицизм!).
Интересно, что образ пирамид как символов вечной неподвижности встречается и до Горация. И здесь нельзя обойти молчанием содержание подлинного египетского папируса 1200 до н. э., хранящегося в Британском музее Текст в переводе египтолога Л. Какоси (Z. Kalsy) звучит так: «Имена тех знаменитых писцов будут жить вечно, хотя их уже нет, после того, как они окончили жизнь и все их родственники забыты. Они не оставили медных пирамид с железными надписями, они не жаждали оставить наследников, детей, кто произнес бы их имя Они создали для себя в качестве наследников письмена, правила; папирусный список они сделали своим похоронным жрецом, писчую табличку — своим кровным сыном. Их учения — это их пирамиды» (4). Конечно, Горацию этот текст известен не был, хотя интерес его огромен. Для египтян пирамиды были живыми памятниками по ушедшим, для Горация олицетворяли «царственное гниение», и в этом явно ощутим намек на гибель Египта и победу над Клеопатрой. Контраст между Капитолием и пирамидами — принципиально важен, и стихотворение Exegi monumentum, как будто все посвященное возвеличению славы поэта, на самом же деле затрагивает и славу Рима, и славу победы Августа. Его слава неразрывна с вечностью города, и в культовой церемонии центра оды как бы раскрыто нечто от существа римской религии, с ее торжественностью, благоговейным молчанием.
Нет, не весь я умру, буду я славиться
До тех пор, пока жрец с девой безмолвною
Всходит по ступеням в храм Капитолия.
Верховный понтифик ежегодно со старшей весталкой, давшей обет молчания, восходил на Капитолий молить о благоденствии Рима. Эта повторяющаяся из года в год торжественная церемония — залог вечности и благополучия империи.
На чем основана слава самого поэта? ‘Dicar... princeps Aolium carmen ad Italos deduxisse modos’ («Обо мне будут говорить, что я первый перевел Эолийскую (греческую) песню на италийские лады»). Причем глагол deducere имеет значение «прясть» (Я «перепрял»). Значит, Гораций считает своей главной заслугой то, что эолийскую форму в мастерском, глубоко продуманном виде он привил к родной поэзии римлян. Создал поэтическую форму такого совершенства, что она сохранилась в веках. Это было величайшим подвигом, двинувшим римскую поэзию и культуру семимильными шагами вперед, как это подвластно только гению.
Награда! Мельпомена увенчала поэта венком из дельфийского лавра, венком Аполлона. И с тех пор не только триумфаторы награждались им, но и поэты. Благодаря Горацию этот венок получил впоследствии Петрарка, получил и великий Гете. Поэт не ниже полководцев-победителей, и скромный Гораций вошел в среду высокопоставленных деятелей своего времени как равный по рангу, а может быть, и выше.
И вот в конце оды светлый луч освещает скромное происхождение автора, речку Ауфид, безводную Апулию, с ее легендарным царем Давном. Но родившийся там скромный италиец ‘humilis’ стал благодаря своим поэтическим заслугам ‘potens’, могущественным, его влияние на современников велико, он участник того формирования нового типа культуры которая развивается при Августе.
Эта ода — пример устремления римлян к монументальности, к созданию вечных, непреходящих ценностей, к широте и размаху. В небольшой оде в сущности представлен не только Рим, но вся империя: Южная Италия, Греция, Египет.
А. С. Пушкин не знал всех этих деталей, но он подхватил монументальный размах Горация, и как по-новому звучит, зная об оценке римлянами пирамид как «гниющих» — прославление «Александрийского столпа», тоже мертвого по сравнению с памятником, воздвигнутым себе Пушкиным. И идеал «вечного цветения» его поэзии также находит опору в оде Горация, «цветение» у бесчисленных народов России, которые станут причастны к творчеству гения.
Примечания
1. Алексеев М. П. Я памятник воздвиг... Л., 1964.
2. Poschl V. Horazische Lyrik. Heid., 1991. S.
3. Poschl V. Horazische Lyrik. Heid., 1991. S.
4. Bozak. Exegi monumentum aere perennius // Ant. Hung. 12. 1964. S.
На сайте используется греческий шрифт.